Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Владимир устало опустился на койку, напоминавшую больше прямоугольное возвышение из той же ворсистой «губки», что и все остальное. Сегодня утомление почему-то было особенно заметным. Вместо приходившей обычно в конце тренировки волны бодрости, Бекбулатов чувствовал полное опустошение — физическое и, что совсем странно, духовное. Привычного просветления и умиротворения не было — лишь тяжело распространявшийся мутный поток усталости, будто после разгрузки вагона муки или, скажем, цемента (а что, в достославные времена кадетские случалось и не такое!). Более того, усталость не проходила, а только усиливалась, дополненная неожиданно возникшей головной болью, настоящей дамской мигренью.
Казалось, что потолок, такой недосягаемый (были, были, имели место попытки погасить это вечное светило!), опустился и теперь давит на темя, вжимая голову в плечи, не давая распрямить ноющий позвоночник.
Внезапно Владимира вывернуло наизнанку, и он, не делая никаких попыток добежать до параши, лишь тупо смотрел на вонючую мутно-зеленую лужу, которая лениво расплывалась перед ним, медленно впитываясь в «ковер», не в силах отвести взгляд под ставшими неподъемными полуопущенными веками. Мысли тоже были вялы и малоподвижны: «Неужели все… наверное… да… финиш…» Бекбулатову на миг показалось, что он умирает, и близкий конец, ранее истово призываемый и вожделенный, как близость любимой женщины, теперь вдруг показался таким нелепым, так захотелось жить, еще хоть раз увидеть солнце вместо мертвенно-белесого сияния над головой, вдохнуть свежего, напоенного ароматами воздуха вместо пропитанной зловонием атмосферы камеры… Но давящая усталость была сильнее, и Владимир наконец опустил веки, поддавшись непреодолимой силе…
Сколько он просидел так, согнувшись и закрыв глаза, Бекбулатов не знал, да и не хотел знать. Дурнота подкатывалась волнами, как кошка с полузадушенной мышью играя с человеком, то сжимая мягкой лапой, то отпуская на самой границе блаженного беспамятства, но не до конца, а лишь так, давая вздохнуть чуть свободнее… Владимира выворачивало еще не раз, но ничего, кроме какой-то мерзкой слизи, желудок, опустошенный до дна, исторгнуть уже не мог, заставляя только заходиться душащим судорожным кашлем.
Наконец понемногу отпустило. Взамен только что пережитого смертного ужаса раздавленного могучим каблуком насекомого (этакого таракана двух с половиной аршин ростом) пришла насущная, жизненная необходимость выйти отсюда, покинуть опротивевшее и оскверненное жилье, словно кокон или скорлупу яйца…
Не сознавая до конца, что делает, Владимир вскочил с койки и ринулся всем телом на дверь, ожидая встретить сокрушительный встречный удар монолитной массы.
Но створка неожиданно распахнулась настежь, и Бекбулатов чуть ли не кубарем вывалился в коридор, отказываясь верить своим ощущениям. Сердце неожиданно и болезненно сжалось, будто покидал пленник не мерзкую тюрьму, а родной дом. Если бы новорожденный младенец умел анализировать свои чувства и ощущения, то его первые в жизни впечатления были бы именно такими…
В коридоре было темно, но только для человека, глаза которого привыкли к вечному освещению. Уже через пару минут Владимир смог видеть вполне отчетливо, тем более что полумрак открывшегося ему коридора освещался из камеры, дверь в которую осталась приотворенной.
Первым, что бросилось в глаза узнику, только что обретшему относительную свободу, был один из ненавидимых всеми фибрами души тюремщиков, сладко спящий, доверчиво откинувшись на спинку уютного вращающегося кресла…
* * *
Не веря самому себе, Бекбулатов мчался длинными бесшумными прыжками по темной улице. Ни единого огонька не пробивалось сквозь плотно зашторенные окна.
Босые ноги (а высокие добротные ботинки, отвратительно разящие чужим потом, он предусмотрительно сжимал под мышкой) уверенно несли его по мостовой, выложенной чуть выпуклой брусчаткой. Штаб-ротмистра и его бывшую тюрьму, по самым скромным подсчетам, разделяло уже не менее трех-четырех верст, и пора было искать какое-то убежище, где можно отсидеться и с рассветом попытаться хотя бы приблизительно оценить обстановку.
Поразительнее всего был тот факт, что покинуть узилище Владимиру удалось совершенно незаметно для тюремщиков, легко и просто: из флигеля, в подвале которого, как выяснилось, располагалась ставшая чуть ли не родным домом камера, а, возможно, если судить по обилию дверей в коридоре, и не одна, он выбрался, не встретив никого, в какой-то парк или сад. До ограды — бетонной стены высотой в полтора человеческих роста — было рукой подать. Остальное оказалось делом техники: каким-то чудом умудрившись не распороть ничего жизненно важного (две-три незначительных царапины, ссадины и порез — не в счет) об утыканный разнокалиберными острыми предметами — от банального бутылочного стекла до стальных лезвий — край стены, Владимир, стараясь не шуметь, перемахнул на другую сторону и рванул неизвестно куда со всей возможной в его состоянии скоростью.
Однако странное дело: силы, по мере удаления от ненавистной западни, прибывали, и не надеявшийся поначалу на удачу беглец теперь твердо рассчитывал хотя бы дотянуть до рассвета, благо небо, проглядывающее над непривычно высокими крышами расположенных по обеим сторонам улицы домов, уже начинало слегка зеленеть, надо думать, в восточном своем секторе. Тюрьма или что-то на нее очень похожее соответственно оставалась где-то на северо-западе, почти точно за спиной.
Дома неожиданно расступились, и Владимир вылетел на какую-то набережную, возвышавшуюся над маслянисто поблескивающей водой не очень широкой речки или канала на добрые семь-восемь метров, едва успев затормозить перед низким каменным парапетом, уцепившись за него обеими руками. Увы, обрадованные ботинки воспользовались случаем и, очертив пологую дугу, завершили свой полет гулким всплеском где-то внизу. К сожалению, учитывая немалый вес толстенной подошвы, к тому же подбитой массивными подковками, надеяться на то, что они останутся на плаву, даже не приходилось…
Набережная, в которую «влилась» улица, плавно изгибалась вслед за поворотом реки и уходила вправо и влево насколько хватало взгляда. Ловить там, образно выражаясь, беглецу было явно нечего: все тот же незнакомый и поэтому враждебный город. А внизу? Опасно перегнувшись через край парапета, Владимир обшарил взглядом облицованный камнем крутой откос набережной и от радости едва не полетел в воду вслед за ботинками: не далее чем в двадцати-двадцати пяти метрах слева от него в ровной каменной кладке зияло большое, не менее полутора метров в диаметре, круглое отверстие с рельефно выступающей окантовкой. Осторожная часть сознания брезгливо подсказывала беглецу, что это, скорее всего, слив городской канализации, но бесшабашная и самоуверенная заявляла, что стоит ли выбирать человеку, только что чудесно спасшемуся из не менее зловонной клоаки!
Откос был почти отвесным, и менее подготовленный, чем Владимир, человек просто не рискнул бы спускаться в этом месте, благоразумно попытавшись найти более удобное место, но штаб-ротмистр к таковым не относился… Спуск к гостеприимному убежищу занял какую-то минуту, может, чуть больше, и вскоре Владимир, отойдя для верности с десяток метров от устья просторной трубы, совсем даже не вонючей — лишь по самому дну едва слышно журчал ручеек, скорее всего, дождевой воды, а пахло больше сыростью и грибами, — устраивался поудобнее. Правда, шумом своих шагов, далеко разносившимся по гулкой полости, он вспугнул стайку каких-то небольших существ — возможно, крыс или мышей, а может быть, наоборот, кошек, охотящихся на грызунов, — но все равно убежище было поистине царским.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
