Рассказ был грубо прерван настойчивым стуком в дверь. Они так сосредоточились на картах, что не заметили, как к дому причалила гондола и по лестнице кто-то поднялся. На пороге появился мужчина в плаще. Лицо его оставалось в тени.
— Salve![7]
Мужчина молча стоял в дверях. Констанца привстала.
— Salve, — повторила она. — Пол, это ты?
Джон прочистил горло и с трудом выдавил:
— Нет, не он…
— Это дом Констанцы Фабии? — заговорил незнакомец.
— А вы кто такой?
— Хотелось бы задать вам тот же вопрос, — съязвил мужчина на безупречном английском. — Мне сказали, здесь можно найти Пола Пиндара, представителя почтенной Левантийской компании.
— Мистер Джонс? Амброз Джонс? — поперхнулся Керью. — Мы не ожидали вас так скоро.
— Мы? — Мужчина в дорожном плаще переступил порог. — С кем имею честь?
В этот момент две свечи вспыхнули, и Констанца с Джоном наконец-то смогли рассмотреть гостя: мужчина за пятьдесят, зачесанные назад седеющие волосы, высокий лоб, блеклые голубые бусинки глаз, на голове ярко-желтый шелковый тюрбан в стиле Оттоманской империи. Но самым приметным, безусловно, был нос: необычной формы, он занимал большую часть лица. Будто к ним пожаловало мифическое чудище.
Джонс быстро окинул взглядом комнату и помрачнел.
— Как прикажете вас понимать? — Он поставил на пол принесенный деревянный ларец и недобро глянул на собеседников. — Это что, какая-то шутка?
— Керью? — недоуменно посмотрела на юношу Констанца.
Повар не сказал ни слова.
— Это твой друг? — спросила она более резким тоном. — Тот самый, о котором ты так… красочно рассказывал сегодня?
Она повернулась к Джонсу и заговорила ласково, как могут лишь венецианские куртизанки:
— Хочется быть гостеприимной, сударь, но я в затруднении…
Мужчина в тюрбане ничего не ответил, не поддался очарованию. Внимательные глаза оглядывали комнату, будто освещая ее лучом маяка: много места, мало мебели, кровать из резного дерева, пустые бокалы, куртизанка с распущенными волосами и оголенной шеей. Губы Джонса сжались в угрожающую ухмылку.
— Так-так, — обратился он к слуге Пиндара. — Джон Керью, полагаю? Стало быть, вот где проводит время ваш хозяин? Это многое объясняет. А зачем он меня пригласил в бордель?
— Бордель?! — Настала очередь Констанцы угрожающе посмотреть на гостя. — Джон, как это понимать? Что он себе позволяет? Кто этот… этот… — Женщина осеклась, не сумев подобрать слово.
— Констанца, мне очень жаль. Поверь, пожалуйста.
Ножи на поясе Керью зловеще блеснули в сумрачном сиянии дымящих свечей. Фабия внезапно будто стала выше ростом.
— Что все это значит? Ты позвал его сюда намеренно?
— Прошу, поверь, другого выхода не было.
— То есть как это — не было другого выхода? Объясните, что здесь происходит! — заорал Амброз Джонс.
— Джентльмены, джентльмены! Констанца! Прошу вас! — раздался из-за двери вкрадчивый низкий голос.
— Пол!
— Пиндар!
Все трое резко посмотрели на дверь. На пороге стоял высокий стройный мужчина, с головы до ног одетый в черное. Издалека он мог бы показаться аристократом, даже модником: короткий плащ, бархатный камзол, шляпа с высокой тульей. Но любой, кто хорошо знал купца, сразу бы заметил жуткий контраст: впалые щеки, странное сияние глаз, мертвенную бледность лица, присущую людям, редко видящим дневной свет.
— Кон-стан-ца, — медленно выговорил Пол Пиндар по слогам, будто губы и язык плохо слушались его. — А вы, сударь, если не ошибаюсь, Ам-броз Джонс.
Пиндар глянул на Керью, который успел неслышно отойти в сумрак за кроватью.
— И конечно же, Джон!
Купец пошатнулся и начал клониться, но вовремя схватился за ручку двери.
Повар молча смотрел то на хозяина, то на Амброза.
— Не думай, что хорошо спрятался, подлый предатель, — прошипел Пол. — Я вижу, как сверкают белки твоих глаз.
Керью не ответил. Пиндар взъярился и быстрым изящным движением выхватил из-за пояса кинжал.
— Шум, неприятности, неразбериха — и он всегда тут как тут! — провозгласил Пол, обращаясь к остальным. Слегка пошатываясь, показал кинжалом на слугу. — А теперь я убью тебя, чертов урод!
Пиндар наклонился вперед… и вдруг с шумом рухнул, словно срубленное дерево.
Из его кармана выпал твердый круглый предмет величиной с детский кулачок и покатился по полу. Никто этого не заметил, и вещица, ослепительно сверкнув, закатилась под кровать.
ГЛАВА 5
Один из островов Венецианской лагуны, 1604 г.
Аннетта стояла у окна и слушала звон колоколов.
Открывался прекрасный вид на сад: аккуратно подстриженная живая изгородь, с любовью посаженные цветы и травы, каждый сорт на отдельной клумбе. Еще немного, и оазис падет жертвой жары, но пока стояло раннее утро, зелень пахла сладкой свежестью, обдавая все вокруг мятной прохладой. По саду с неизменной маленькой деревянной лейкой в руках шла Аннунчиата. Ее белый силуэт то пропадал среди фруктовых деревьев, то появлялся вновь. Вдали виднелись стены знаменитого ботанического сада при конвенте, кипарисовая аллея, серебристые волны лагуны.
«Красота неописуемая», — довольно подумала девушка. Она была богата и могла позволить себе роскошь.
Аннетта потянулась, вдохнула прохладный, напоенный морем ароматов воздух. День обещал быть чудесным: племянница Франчески выходит замуж, они соберутся вместе, как в старые добрые времена. Счастливой паре приготовили в подарок вино, пирожные и гору сластей. Никаких заносчивых «графинь», которые считают, что салон принадлежит только им, а девушкам попроще остается пойти и повеситься.
«Правда, птенчик?» — подумала Аннетта и взяла с подоконника байку, чтобы аккуратно насыпать зерна в птичью клетку, висевшую на притолоке.
Воробей спрыгнул с жердочки, сверкнув угольками глаз.
Несмотря на предвкушение празднества, одеваться еще не хотелось. У ног стоял таз с водой, лежала льняная тряпица — девушка только что помылась. Подруги считали, что купаться так часто — ненормально, но от старых привычек избавиться сложно. К тому же прикосновение легкого ветерка приятно холодило влажную кожу, заставляя дрожать от удовольствия.
Неподалеку, на острове рядом с Гвидеккой, вовсю трудился звонарь Сан-Джорджо Маджоре. Глухой перезвон медных колоколов… «Такой родной», — неожиданно подумалось Аннетте. Она даже не сознавала, что все эти годы на чужбине ей так сильно не хватало благовеста. И чудесного вида. В том, другом месте, где пришлось провести столько времени, никому не позволено любоваться из окна на такую красоту.
