Я издалека увидела, что заветный луг сплошь порос медуницей. Ярко-розовые соцветия на нежных высоких стеблях стройно колыхались от малейшего ветерка. Я решила дойти до того места, где река, натолкнувшись на преграду из валунов и поваленных стволов, образовывала небольшой, утопавший в зелени водопад. Его склоны поросли густым мхом — сущий рай!
У водопада я тут же присела на мох, достала злополучную вербену и швырнула ее в реку, затем снова порылась в котомке и вынула обернутую в алое и золотое книгу. Я нарочно пометила место, на котором остановилась, — самую неслыханную из всех Платоновых небылиц, где говорилось об исчезнувшем континенте, об Атлантиде. Наибольший интерес для меня в те дни представляли не его размышления о совершенном устройстве общества атлантов, не их драматическая война с Афинами, а безумная любовь, которой повелитель морей Посейдон воспылал к земной женщине Клито. Я читала, как он спустился с небес, женился на Клито, и она родила ему пять пар сыновей-близнецов.
Мое воображение уносило меня к тем далеким событиям, описанным греческим мудрецом и происходившим за девять тысяч лет до его рождения! Такая древность повергала меня в трепет, но больше всего увлекала меня, конечно, любовь бога к смертной. Сидя у реки, я читала и перечитывала отрывки из «Тимея», повествующие об их отношениях. Они будоражили меня, волновали кровь. Я закрывала глаза и пыталась вообразить, каково это — ощущать длани посланца небес на своем теле. Наверное, они твердые, но нежные… Раз он бог, то ему известны мои мысли, моя натура, мои тайные желания…
«Катерина! — одернула я себя. — Хватит предаваться чувственным фантазиям! Ты так с ума себя сведешь!»
Я ощутила, что у меня даже подмышки отсырели. Юбки вдруг показались мне чересчур плотными, а завязки лифа — слишком тесными. Я разделась до сорочки и, снова прикрыв глаза, прилегла на отмели. Струйки щекотали мне грудь и живот, приятно их охлаждая.
— Scuse.[3]
Это слово, сказанное почти шепотом, но совершенно неожиданно, заставило меня забарахтаться в воде в попытке прикрыть наготу. Я схватилась за юбку и лиф и прижала их к груди — сквозь мокрую сорочку проступали не только ее округлости, но и два отвердевших соска.
Я обернулась на голос, но поскольку сидела в воде, а обладатель голоса стоял, то сначала мне не удалось разглядеть его лицо, а только фигуру — высокую, облаченную в дорогой желто-серый колет. Чулки обтягивали стройные лодыжки и мускулистые икры незнакомца — все это я успела заметить, пока впопыхах поднималась.
Я отвернулась и принялась одеваться.
— Я увидел, что ты лежишь, — обратился ко мне мужчина, — и подумал, не ранена ли ты.
— Нет, не ранена.
Наконец я оправилась настолько, что смогла обернуться, и тут меня ждало новое потрясение — незнакомец оказался невероятно хорош собой. Густая грива волнистых белокурых волос обрамляла его широкоскулое лицо с крутым гордым подбородком. Прямой нос между широко расставленных светло-карих глаз не был чересчур длинен, и его острый кончик вовсе не напоминал клюв, как у большинства итальянцев. Губы, хоть и тонкие, были красиво очерчены. Он улыбался исподтишка, отчего у меня вдруг пересохло во рту, а между ног, наоборот, намокло.
— Я Пьеро, сын Антонио, — сообщил он.
Мне уже приходилось слышать это имя.
— Большой дом за крепостной стеной? — спросила я, вполне овладев собой.
— Он самый. Рядом с ним водяное колесо, наша мельница…
Молодой человек звучным мелодичным голосом стал рассказывать о мельнице, а глаза меж тем говорили мне совсем другое. Мне слышалось: «Ты прекрасна. Ты богиня. Я любуюсь тобой и не могу глаз оторвать». Но ведь я это не сама придумала — он и вправду не отводил глаз от моего лица. Смотрел так пристально, что я совсем смутилась.
— Мне надо идти, — сказала я и огляделась в поисках котомки.
Она валялась на траве как раз позади Пьеро. Я неловко потянулась, всячески избегая касаться нового знакомого, быстро схватила котомку и сунула в нее томик с «Тимеем».
— Перво-наперво, почему ты оказалась тут одна?
— Я собираю травы. Для отцовской аптеки.
— А-а…
— В прошлом году он помог твоей матушке избавиться от болей в животе, — добавила я.
Я вспомнила об этом случае только потому, что больная сильно страдала, а наше снадобье ее тут же вылечило. Между тем богатейшее семейство в городе не удосужилось даже поблагодарить папеньку, а оплату ему прислали больше чем полгода спустя.
— Как же твой батюшка позволяет такой девчушке одной уходить в холмы?
— Я вовсе не девчушка, — возразила я. — Я уже взрослая девушка!
Я осеклась, побоявшись, что слишком дерзко себя веду, но улыбка Пьеро свидетельствовала, что он ничуть не обиделся.
— Ну и что же ты сегодня насобирала? — поинтересовался он.
Судя по всему, молодой человек, как и я, стремился любым способом поддержать беседу.
— Сегодня ничего…
— Ничего?! — рассмеялся Пьеро, и мне сразу понравился его смех.
— Мне думается, что ты пришла сюда вовсе не затем, чтобы собирать травы для батюшки-аптекаря, — продолжал Пьеро. — Ты, наверное, цыганка и сбежала из своего табора.
— Нет, ничего подобного! — вскричала я.
Я поняла, что молодой человек со мной заигрывает. Со мной еще никто никогда не флиртовал, но из девичьих перешептываний я знала, что это такое. «Что мне нужно делать?» — гадала я. Мне не хотелось, чтобы он принял меня за безнравственную особу. Скромно потупив глаза, я обратила взгляд себе под ноги.
— Как тебя зовут?
Его голос был вкрадчивым, настойчивым, и я снова ощутила, каким чувствительным сделался треугольничек между моих ног.
— Катерина, — ответила я и, забыв про скованность, взглянула ему прямо в глаза. — Папенька иногда зовет меня Катон.
— Катон? Но это имя больше подходит мужчине!
Мне было приятно стать причиной его изумления.
— Не всякому мужчине, — возразила я. — Катон — великий римлянин, который…
— Мне известно, кто такой Катон, — с любопытством взглянул на меня Пьеро. — Интересно, откуда у девушки этакие познания.
О нет! Как я забылась! Желая полюбезничать и выказать свою начитанность, я выдала важнейшую из семейных тайн — мою образованность. Я поспешно пожала плечами.
— А больше я ничего о нем и не знаю, — легкомысленно произнесла я уже вторую за день ложь.
Папенька называл меня Катоном, потому что я с младенчества проявляла настырность, требуя себе то игрушки, то пищу, то ласку. Плутарх описывал знаменитого римлянина как человека, который не дрожал перед опасностями. Катон всегда стоял на своем.
Молодой человек улыбнулся — он понял, что я солгала.
