— Даже пачка, — сказал Алан. — Вы на нее посмотрите.
Серебристо-белая, крошечная, как миниатюрный «кадиллак» насекомого сутенера.
Юзеф открыл бардачок, кинул пачку туда:
— Так лучше?
Алан рассмеялся:
— Спасибо.
Десять минут ни слова.
Он меня вообще куда везет? — размышлял Алан. Может, этот парняга — похититель, просто обаятельный.
— Анекдоты любите? — спросил Алан.
— Анекдоты? Которые запоминаешь и рассказываешь?
— Ну да, — сказал Алан. — Запоминаешь и рассказываешь.
— В Саудии их нет, анекдотов таких, — сказал Юзеф. — Но я слыхал. Мне один англичанин рассказывал про королеву и большой член.
Руби анекдоты ненавидела.
— Неловко за тебя, — говорила она после каждого выхода в свет, когда Алан рассказывал то один, а то и десять. Алан знал тысячу, и все, кто знал Алана, знали, что он знает тысячу.
Его даже проверяли — несколько друзей пару лет назад заставили травить анекдоты два часа кряду. Думали, он все запасы истощит, а он только-только разошелся. Сам не знал, почему столько помнит. Но едва закруглялся один, за ним тут же возникал другой. Работало безотказно. Каждый анекдот тянет за собой следующий — как платки у фокусника.
— Кончай эту пошлятину, — говорила Руби. — Ты прямо как на эстраде. Теперь так анекдоты не рассказывают.
— Я рассказываю.
— Анекдоты рассказывают, когда нечего сказать, — говорила она.
— Анекдоты рассказывают, когда больше нечего сказать, — отвечал он.
Он такого не произносил. Додумался много лет спустя, но они с Руби тогда уже не разговаривали.
Юзеф побарабанил по рулю.
— Короче, — сказал Алан. — Заболел муж. Валяется несколько месяцев, иногда впадает в кому, жена изо дня в день сидит у его постели. Он просыпается, подзывает ее. Она подходит, садится. Он еле ворочает языком. Берет ее за руку. «Знаешь что? — говорит. — Когда со мной случались беды, ты была рядом. Когда меня уволили, ты меня утешала. Когда мой бизнес прогорел, ты меня подбадривала. Когда мы потеряли дом, ты меня поддерживала. Здоровье у меня уже не то, но ты по-прежнему со мной… Знаешь что?» «Что, милый?» — нежно спрашивает она. «По-моему, ты мне приносишь несчастье!»
Юзеф фыркнул, закашлялся. Пришлось затушить сигарету.
— Отлично. Неожиданно. Еще знаете?
Алан был так благодарен. Много лет уже не рассказывал анекдоты молодым ценителям.
— Знаю, — сказал он. — Ну, скажем… А, вот хороший. Короче, одного человека звали Так. Джон Так. И свою фамилию он ненавидел. Люди смеялись, его семейство называли Все-Таки, его дразнили Так Тебя Растак — ну, понятно. Он состарился и написал завещание — мол, когда умрет, чтоб никаких надписей на памятнике. Безымянная могила, простой камень, без имени, без ничего. Ну, он умер, жена все сделала, как он просил. И теперь он лежит в безымянной могиле, но все, кто идет по кладбищу и эту безымянную могилу видит, говорят: «Вот так Так».
Юзеф захохотал, аж слезы пришлось утирать.
Алану этот парень нравился. Даже дочь Кит трясла головой — «Нет-нет, только не это», — когда он приступал к анекдоту.
Алан продолжал:
— Короче. Вопрос. Знает сорок восемь способов заниматься любовью, но не знаком ни с одной девушкой — кто такой?
Юзеф пожал плечами.
— Консультант.
Юзеф улыбнулся.
— Неплохо, — сказал он. — Консультант. Это вы.
— Это я, — сказал Алан. — Пока, во всяком случае.
Мимо пролетел небольшой луна-парк, разноцветный, но, кажется, заброшенный. Желто-розовое колесо обозрения стояло в одиночестве и скучало по детям.
Алан вспомнил еще анекдот.
— Вот, этот получше. Короче, полицейский приезжает на место ужасной автокатастрофы. Повсюду валяются ошметки тел, руки, ноги. Он все записывает, потом находит голову. Пишет в блокноте: «Голова на торотуаре», но сам понимает, что ошибся. Вычеркивает, и снова: «Голова на тратуаре». Опять ошибся, буква не та. Опять зачеркивает. И снова: «Голова на тарату…» «Вот блин!» Озирается — вроде никто не смотрит. Пинает голову, вынимает карандаш. «Голова на проезжей части».
— Отлично, — сказал Юзеф, но не засмеялся.
Милю-другую проехали молча. Пейзаж плоский, пустой. Что ни построй здесь, в этой безжалостной пустыне, — все будет актом чистой воли, навязанной не пригодному для жизни краю.
Когда Чарли выволокли из озера, он смахивал на груду мусора. Он был в ветровке, Алан сначала подумал — кучу листвы завернули в брезент. Только руки остались человечьими.
— Вам от меня что-нибудь требуется? — спросил Алан полицейских.
Им ничего не требовалось. Они всё видели. Четырнадцать полицейских и пожарных пять часов наблюдали, как Чарли Фэллон умирает в озере.
V
— А вам зачем туда?
— Куда?
— В ЭГКА. — Юзеф произнес «Эгока». Надо запомнить.
— По работе, — сказал Алан.
— Строитель?
— Нет. А что?
— Подумал, может, теперь начнется. А то там тишина. Не строят ничего.
— Вы там бывали?
Алан ждал, что Юзеф скажет «да». Это же крупнейший город в окрестностях Джидды. Наверняка Юзеф его видел.
— Нет, — сказал тот.
— Почему?
— Там ничего нету.
— Но будет, — возразил Алан.
— Не будет.
— Не будет?
— Никогда, — сказал Юзеф. — Все уже сдохло.
— Да ну? Ничего не сдохло. Я месяцами про него читал. У меня там презентация. Они строятся — полный вперед.
Юзеф повернулся к нему и улыбнулся — широченная улыбка неимоверного веселья.
— Погодите, скоро доберемся, — сказал он. Снова закурил. — Полный вперед? — сказал он. — Господи боже.
Как по заказу появился щит с рекламой строительства. Семейство на веранде, фоном — неубедительный закат. Мужчина — саудовец, бизнесмен, в одной руке мобильный, в другой газета. Завтрак мужу и двум оживленным детям подает женщина в хиджабе, скромной блузке и шароварах. Под фотографией лозунг: «Экономический город короля Абдаллы: мечта одного человека, надежда всей страны».
Алан ткнул пальцем:
— Думаете, никогда не будет?
— Да я-то что? Я только знаю, что пока ничего не построили.
— А Дубай? В Дубае построили.
— Здесь не Дубай.
