Книга Жизнь после жизни - Кейт Аткинсон

Июнь 1914 года.

Установив на песке мольберт, мистер Уинтон — Арчибальд — приступил к морскому пейзажу в размытых сине-зеленых тонах: берлинская лазурь, кобальтовая синь, виридиан и богемская земля. В вышине — пара условных чаек, а небо практически неотличимо от морских волн. Он уже представлял, как по возвращении домой будет пояснять: «Живопись в стиле импрессионистов».

Мистер Уинтон, холостяк, старший делопроизводитель на бирмингемской фабрике по производству булавок, был не чужд романтики. Вступив в клуб велосипедистов, он каждую субботу уезжал как можно дальше от городского смога, а недельный отпуск проводил у моря, чтобы вдыхать целительный воздух и в то же время ощущать себя художником.

Для оживления и «динамики» в пейзаж можно было бы ввести пару фигур, как советовал ему преподаватель (мистер Уинтон занимался в изостудии). Да хотя бы этих двух девчушек, заигравшихся у кромки воды. Их лица удачно скрывали панамки — мастерством портрета мистер Уинтон пока владел не в полной мере.

— Иди сюда, будем перепрыгивать через волны, — распорядилась Памела.

— Ой, — растерялась Урсула.

Памела схватила ее за руку и потащила в воду:

— Не трусь.

С каждым шагом Урсула паниковала все сильнее, и в конце концов ее сковал настоящий ужас, но Памела только смеялась и, поднимая брызги, двигалась дальше. Урсула попыталась выдумать что-нибудь особенное — карту спрятанных сокровищ, человека со щенком, — что угодно, лишь бы заставить сестру вернуться на берег, но было слишком поздно. Огромная волна взвилась у них над головой — и обрушилась, увлекая их все глубже и глубже в пучину вод.

Сильви была поражена, когда, подняв глаза от книги, увидела направлявшегося к ней незнакомца, который нес под мышками ее дочерей, как пару гусят или кур. Девочки, мокрые до нитки, заливались слезами.

— Далековато зашли, — сообщил незнакомец. — Но ничего, оклемаются.

В отеле, выходящем окнами на море, незнакомого спасателя — мистера Уинтона, делопроизводителя («старшего»), — угостили чаем с пирожными.

— Это самое меньшее, что я могу для вас сделать, — говорила Сильви. — Ваши ботинки безнадежно испорчены.

— Пустое, — скромно отвечал мистер Уинтон.

— Нет-нет, совсем не пустое, — возражала Сильви.

— Рады возвращению? — просиял Хью, встречая их на перроне.

— А ты рад нашему возвращению? — с некоторым вызовом спросила Сильви.

— Дома вас ждет сюрприз, — сообщил Хью.

Сильви терпеть не могла сюрпризов, это все знали.

— Угадайте какой, — подначивал Хью.

По общему мнению, это мог быть щенок, однако такая догадка даже близко не стояла к истине: в подвале появилась дизель-генераторная установка. Спустившись гуськом по крутой каменной лестнице, все поглазели на это пульсирующее чудо с рядами стеклянных аккумуляторов.

— Да будет свет! — провозгласил Хью.

Пройдет немало времени, прежде чем они, щелкая выключателем, перестанут ожидать взрыва. Генератор, естественно, был способен давать только свет. Бриджет надеялась, что ее паровую щетку для чистки ковров заменит пылесос, но для пылесоса напряжение было слабовато.

— И слава богу, — приговаривала Сильви.

Июль 1914 года.

Из распахнутых застекленных дверей Сильви наблюдала, как Морис вбивает в землю колья для импровизированной теннисной сетки, круша все вокруг деревянной кувалдой. Для Сильви мальчики оставались загадкой. Они могли с упоением не один час швыряться камнями или палками, маниакально тащили домой всякий хлам, жестоко разрушали все хрупкое — это никак не вязалось с обликом будущих мужчин.

Шумный говор в прихожей возвестил о прибытии Маргарет и Лили: некогда школьные подруги Сильви, а нынче редкие гостьи привезли перевязанные яркими лентами подарки для малыша Эдварда.

Маргарет, художница, из принципа не вступала в брак, хотя, по всей видимости, завела себе любовника — этим скандальным подозрением Сильви не поделилась даже с Хью. А Лили примкнула к фабианскому обществу{10} и держалась как суфражистка, но вполне светская, ничем не рискуя из-за своих убеждений. Сильви представила, как настоящих суфражисток бросают в тюрьмы, где подвергают принудительному кормлению через вставленную в горло трубку, и невольно поднесла руку к своей точеной белоснежной шее. Как-то раз муж Лили, Кавендиш (имя, более приличествующее отелю, нежели мужчине), во время скромного вечера с чаем и танцами зажал Сильви в углу, навалился на нее своим козлиным, пропахшим сигарами туловищем и сделал ей такое возмутительное предложение, от которого ее до сих пор бросало в жар.

— Ах, какой воздух! — воскликнула Лили, когда Сильви повела их в сад. — Сельская идиллия.

Они ворковали над коляской, как горлицы (точнее, как голубки — менее значительный вид), и расхваливали новорожденного, не забывая отметить и стройную фигурку Сильви.

— Я позвоню, чтобы подавали чай, — утомившись, объявила Сильви.

У них был пес. Крупный, тигрового окраса французский мастиф по кличке Боцман.

— Так назвал свою собаку Байрон, — говорила Сильви.

Урсула понятия не имела, кто такой этот загадочный Байрон, но он, по крайней мере, не порывался забрать у них собаку. У Боцмана была мягкая, обвислая, бархатистая кожа, которая перекатывалась под пальчиками Урсулы, а его дыхание обдавало ее запахом баранины, которую с отвращением варила для него миссис Гловер. Отличный пес, повторял Хью, надежный, вытащит тебя хоть из огня, хоть из воды.

Памела обряжала Боцмана в старый чепчик и шаль, изображая из него своего ребенка, даром что у них в семье теперь был настоящий ребенок, мальчик Эдвард. Все называли его Тедди. Мама, похоже, сама удивилась, когда в доме появился этот малыш.