Именно наутро после этого неудачного – или, вернее, весьма удачного – эксперимента она в первый раз встретила у чугунной беседки Виктора. И миссис Хайден счастливо засмеялась, вспомнив, как она не смогла сказать ничего в ответ на его представление.
– Зовите меня… – какое имя могла она назвать ему, кроме тех, которые уже носили другие здешние пациентки? Она совсем растерялась. Цветок? Трава? Но она ведь не помнила даже такого, не считая роз, о которых специально спрашивала у горничной, и еще этих разлапистых деревьев, название которых почему-то всегда ярко пульсировало в ее мозгу – пальм. И пересохшие от волнения губы вдруг сами произнесли название того горьковатого терпкого напитка, который обычно подавали здесь ближе к вечеру: – Кинни.
Виктор рассмеялся.
– Замечательно! «Если жарко – охладит, а напряжены – расслабит!» И звучит вполне как у героинь Голсуорси.
Он смеялся так искренне и добродушно, что миссис Хайден, которой имя вдруг показалось действительно очень милым, решилась задать своему новому знакомому вопрос, который уже давно ее мучил. Вообще у нее накопилась масса вопросов, но она давно поняла, что понятие «вопрос» с ее стороны в правила игры здесь не входит. Спрашивают только ее. Впрочем, сейчас эти яркие синие глаза, эта открытость вдруг подали ей какую-то надежду, и она решилась.
– Может быть, вы будете настолько любезны, что откроете мне тайну языка, на котором мы с вами общаемся?
На мгновение глаза Виктора стали темными, почти лиловыми.
– А что вы думаете о нем сами? Ведь вы говорите на нем без всяких усилий?
– О да. Здесь многие говорят на нем. И еще на… encore parlent en cette langue. N’est pas?[5]
– Oui, en français.[6]А еще?
– Не знаю.
– Но вам кажется, что эти языки чужие вам?
– Тоже не знаю. Кажется, я еще могу… Es freut mich sehr, Sie zu kennenlernen, aber nein… Ich starre wie des Steines…[7]По-моему, так… И еще… Quanti anni ho? Dove’e il sono? Purtroppo, non posso aiutarvi…[8]Jestem rozumiem troche po polsku…[9]
– Да вы полиглот, дорогая Кинни! Но следует признать, что красота одинакова на всех языках, правда?
– Да, здесь действительно очень красиво.
– Я, в общем-то, имел в виду вас, но… Давайте немного прогуляемся по террасам? Вы разбираетесь в растениях? – вдруг ни с того ни с сего поинтересовался он.
– Наверное… нет.
– «Тут непременно кругом растет дрок, непременно дрок или какая-нибудь такая трава, о которой надобно справляться в ботанике», – вдруг, не меняя тона, по-русски произнес Виктор. Но миссис Хайден посмотрела на него своими ясными, словно немного застывшими глазами и спокойно, тоже на русском, ответила:
– Да, я хотела бы сейчас иметь ботанический атлас.
И оба, не сговариваясь, пошли в направлении второй террасы, где создавалась почти полная иллюзия лесного уединения.
– Вы тоже… здесь лечитесь? – осторожно спросила миссис Хайден.
– Разумеется, и, как можно определить по моему бодрому виду, гораздо дольше, чем вы.
– А потом?
– Потом поправлюсь окончательно и уеду домой. Как и все остальные.
– Но я не знаю ни дома, ни родных, ни себя. Что за дурацкое имя – Хайден! Почему Хайден? Кто придумывает здесь эти имена?
– Разумеется, наш царь и бог доктор Робертс. Лечить – это прекрасно, но называть – вот одно из главных отличий творца. А ведь всем этим фрейдистам, райхианцам, фроммовцам и прочей братии хочется считать себя именно демиургами, а не слугами… ммм… науки.
– Но ведь он добивается успеха. Насколько я знаю, меня собрали буквально из кусочков.
– Но как же ваша память, без которой вы, в общем-то… не человек – простите мою дерзость, но, мне кажется, с вами можно говорить откровенно.
– Да, конечно же, говорите…
С тех пор их странные прогулки и беседы как будто бы ни о чем стали почти ежедневными. И миссис Хайден, как человек без воспоминаний, которому не на что опереться, с упорством зверя цеплялась за сиюминутные проявления их отношений – а потому быстро научилась эти проявления обнаруживать и в них ориентироваться. И в этом замкнутом пространстве и сгущенном отсутствием памяти времени чувство ее развивалось во много раз быстрее, чем при обычных обстоятельствах.
К тому же благодаря необычности положения само чувство тоже было необычным. Интеллект взрослой женщины впервые сталкивался с желаниями тела, и то, чему в пятнадцать лет учишься постепенно и естественно, вдруг обрушилось на миссис Хайден всей своей невыносимой тяжестью. Это было быстро замечено Робертсом, и в одной из бесед он неожиданно заявил ей:
– У меня возникает подозрение, что прогресс нашей с вами работы несколько замедлился. Не будем вникать в данном случае в его причины – они, кстати, идут лишь на пользу, – но вам тяжело, а потому я хочу предложить вам несколько необычное лекарство. – Он положил перед ней папку с толстой пачкой чистых листов, «паркер» и флакон фиолетовых чернил. – Попробуйте писать. Роман, эссе, впечатления, фантазии – словом, что хотите. Увидите – вам очень скоро станет проще. И интересней.
– Но почему ручка? – удивилась миссис Хайден и выразительно посмотрела на стоявший на столе ноутбук Робертса.
– О, телесное соприкосновение со словами, общение, так сказать, почти без посредников дает совершенно иные результаты. Вас будет вести не машина, а лишь собственные мысли и чувства. И еще: постарайтесь побольше общаться не только с господином Вилльерсом, но и с другими. Я понимаю, здесь это трудно, но таким образом вы помогаете не только себе, но и им тоже. Мадмуазель Волендор, например, господин Балашов…
В тот же день она рассказала об этом странном предложении Виктору.
– Вы, я, этот русский – а потом наш демиург напишет гениальный роман и прославится не как инженер человеческих душ, а как второй Шекспир.
– А вы разве тоже пишете? – перебила она его, как всегда в таких ситуациях, мучительно стыдясь своего невольного незнания известных людей и вещей.
– Я? – Виктор опустил глаза. – Нет. У меня тяжелая форма дисграфии…
Однако миссис Хайден вдруг страстно увлеклась своим новым занятием. Таинственная сила, соединявшая сознание с бумагой, давала ей ощущение уверенности, иллюзию того, что происходящее с ее героями было когда-то ее прошлым. Или будущим. И плотные листки все быстрее покрывались ее ровным округлым почерком, а сирень чернил вечерами отливала благородной сталью.
