– Уколы… – с запинкой произнесла она и решительно поднесла рюмку ко рту. Продышавшись, с остервенением спросила: – И не противно тебе будет сморчка поганого обслуживать?
– Ты ж обслуживаешь… Хотя у тебя интерес, конечно… – Марина дернула горлом. Лада выдержала паузу и продолжила: – А мне он таким уж поганым не показался. Дедок как дедок. С прибабахом, конечно, ну да все такими будем, коли раньше не помрем.
– Дедок как дедок, говоришь?! – взвизгнула Марина. – Да это ж гад, изверг, хуже Гитлера! Еще до войны в НКВД конфискованным имуществом занимался. В блокаду – не знаю, мародерствовал, наверное, квартиры выморочные грабил, казенным мандатом прикрываясь, или еще что, только именно в те годы и начал живопись собирать. И после войны по дешевке скупал добро – трофейное или у бедствующих, голодных. А то и вовсе даром получал. Возьмет якобы на комиссию, а продавца или арестуют очень вовремя, или бандиты зарежут. – Голос ее понемногу крепчал. Несло, как с горы на санках. – Что-то продавал с выгодой, клиентуру постоянную завел из военных, ученых, артистов – тогда тоже состоятельные люди были. А что приглянется – себе оставлял. Собиратель! Жена его первая в бомбежку погибла, так он на искусствоведше из Русского музея женился, та его уму-разуму учила.
– Тетка твоя, что ли?
– Нет, тетя потом была. А искусствоведша та лет через пять после свадьбы погибла. Очень как-то странно погибла – под машину попала на пустом проспекте, в три часа ночи. Много знала, наверное…
– Это все он тебе рассказал? – с нехорошей улыбкой спросила Лада.
– Нет, конечно. Тетя в больнице, перед самой смертью. Она ведь знаешь, отчего умерла? Рыбой отравилась. Три дня в судорогах билась без сознания, только в последний денек ненадолго в себя пришла, а тут как раз я у койки дежурила… Так вот, она точно знала, что это муж ее со свету сжил. Не ладили они в последние годы, она как-то пригрозила, что сообщит обо всех его подвигах куда надо. Ну, он тогда ее задобрил подарком дорогим, а через неделю – приступ, «скорая»… После похорон он меня первое время и знать не хотел, а как здоровье сдавать начало, вызвонил, чтобы я, значит, его обихаживала. И намекнул – наследников, мол, кроме тебя не имеется, но коли недоволен твоей службой буду, государству все отпишу. Тем до сих пор и помыкает, сволочь. Сначала раз или два в неделю заходила, а теперь вот каждый день приходится. Пашешь на него, а сама думаешь – сдох бы ты поскорее!
– Давно? – спросила Лада, подливая Марине водочки.
– Что давно?
– Давно мысли такие одолевают?
– Да уж восемь лет как, с самой теткиной смерти. Я его и раньше-то не любила. Ни разу ничем не пособил, даже словом добрым, а ведь как бедствовала иногда – хоть в петлю лезь. А я ж его родная племянница, не тети Риммина. Остальная родня наша в Пермской области в колхозе век доживает. Только он в люди выбился да я вот. – Она горько усмехнулась. – Супружника питерского студенточкой по пьяному делу подцепила, врачишку, блядуна хренова, через то сама ленинградкой стала… – Марина хлебнула водки, закусывать не стала, а вместо этого попросила: – Дай-ка закурить.
Затянулась неумело, раскашлялась, водички попила и с новой силой продолжила:
– Знаешь, а я ведь давно уже все продумала. Ему стимуляторы сердечные прописаны. Таблетки, а раз в сутки – укол. Кокарбоксилаза и ноль-один процентный атропин… Но если резко дозу увеличить или концентрацию, сердечко-то и зайдется, лопнет. И все, никаких следов.
– Нет человека – нет проблемы, – задумчиво произнесла Лада. – Ну, и зачем дело стало, раз никаких следов?
– Да я уж сколько раз собиралась! Неделями не спала, все переживала, представляла себе, как я его… Ампулу нужную раздобыла, раз даже в шприц закачала. Но не могу… понимаешь, не могу своей рукой, вот так вот, хладнокровно. Сколько себя ни заставляла – не могу, и все!
Она резко повела рукой и смахнула со стола тарелку с остатками сыра. Упав на мягкий линолеум, тарелка не разбилась. Поднимать ее никто не стал.
– Одним я теперь желанием живу, и грежу им, и брежу… Вот если бы только кто-нибудь… Я бы все отдала…
Она замолчала и, закрыв лицо руками, расплакалась. Лада не шелохнулась. Отрыдавшись, Марина подняла голову и робко, выжидательно посмотрела на подругу. Та молчала. Пауза была мучительной. И когда Марина почувствовала, что сейчас сойдет с ума, Лада тихо, отчетливо выговаривая каждый слог, произнесла:
– Все – это что конкретно?
– Я бы… я бы… и тысячи не пожалела, – задыхаясь, прохрипела Марина.
Лада поднялась, медленно подошла к Марине, придвинула табуретку и села рядом, положив ей руку на плечо. Марина закрыла глаза.
– Тысячи? – ласково переспросила Лада. – Тысячи рублей, я правильно поняла? – Марина чуть наклонила голову. И тут Ладины железные пальчики впились ей в плечо, попав в какую-то болезненную точку. Марина вскрикнула, но хватка не ослабла. – Нет, дорогуша, тысячу ты мне за один этот разговор наш заплатишь, потому что за пустой базар отвечать надо.
Марина закивала, как китайский болванчик. В это мгновение она готова была согласиться на все, лишь бы ушла боль. Но боль уменьшилась лишь на чуть-чуть.
– Жду три дня. Если во вторник к вечеру вот на этом столе кусок лежать не будет, без ушей останешься. Я не шучу.
– Да, – пролепетала Марина побелевшими губами. Беспощадные пальцы разжались еще на миллиметр, и Марина смогла глотнуть немного воздуха.
– Больно, отпусти, – прохрипела она еле слышно. – Сколько ты хочешь?
– Это если на твою мокруху подпишусь? – Пальцы отпустили плечо, но ладонь придавила Марину неожиданной тяжестью. – Я, конечно, не знаю, что ты там за картинки эти огребешь, в этом не сильна, но кое-что из беседы дяди твоего с гостями я усекла. Получается так – картинок у него там штук полтораста. Ну, сто двадцать. На круг каждая уйдет минимум за тысячу. Значит, сто двадцать тысяч. Половина твоя, половина моя.
– Но…
– Это самый маленький счет, смешной даже. Армяшка тот усатый за свои цитрусовые пятьдесят кусков просил или на два Ге соглашался. Выходит, одно Ге уже на двадцать пять тянет, прикинь. А оно там не одно такое. Если ты, родственничка схоронив, с Секретаренком тем же грамотно переговоришь, он тебе на другой же день миллиона два в зубах принесет и себе столько же наварит. А про настоящую цену я вообще не говорю… Так что лови момент, хорошая моя. Или ко вторнику тысячу добудь, а потом сиди в дерьме, не высовывайся и жди, кого раньше кондратий хватит – дядю Родю твоего или тебя.
– Я понимаю, но… но шестьдесят тысяч сразу…
– Можно и не сразу, но тогда больше. Через месяц после дела – семьдесят… Или постой, еще вариант имеется. Родион твой ведь не только меняется, но и покупает-продает. Стало быть, должен наличность держать, и немаленькую. Хранит, конечно, дома. В сберкассу не сдает, из рук не выпускает. Не доверяет, так?
