Наткнувшись по пути на винную лавку, Хейксвилл не преминул войти, а войдя, потребовал выпивки. В заведении никого не было, если не считать хозяина и безногого нищего, обратившегося к посетителю за подаянием и получившего добрый пинок под ребра.
– Проваливай отсюда, паршивый пес! – заорал Хейксвилл. – Нечего таскать сюда блох! Убирайся! Пошел вон! – Освободив помещение от нежелательного присутствия, сержант сел в темном углу и предался раздумьям. – Сам виноват, – пробормотал он под нос, чем немало встревожил хозяина лавки, бросавшего беспокойные взгляды на человека в красном мундире и со странно дергающейся щекой. – Ты сам виноват, Обадайя. Должен был все понять еще тогда! Четыре года назад! Богат. Богат как жид. Эй, ты что это делаешь, чертов нехристь? Подслушиваешь, черномазый ублюдок? – Испуганный хозяин, к коему и были обращены эти слова, спешно ретировался в заднюю комнату. Хейксвилл остался один. – Да, богат как жид, наш Шарпи. Только он думает, что никто этого не знает. А кое-кто очень даже хорошо знает. Надо же, что себе позволяет! Даже в бараке ему не живется! Снял комнатку где-то у Майсурских ворот. Обзавелся слугой. И всегда при деньгах! Пьет да гуляет.
Хейксвилл покачал головой – какая несправедливость. Последние четыре года 33-й полк только тем и занимался, что рыскал по дорогам Майсура, охраняя их от разбойников, тогда как Шарп все это время нежился в Серингапатаме. Неправильно это. Нечестно. Несправедливо. Так не должно было быть. Счастливая жизнь давнего врага не давала Хейксвиллу покоя. Откуда у Шарпа деньга? Как он смог так разбогатеть? Ворует потихоньку со склада? Такое предположение представлялось сержанту вполне правдоподобным, но и оно не объясняло очевидного богатства Шарпа. На мелочах много не заработаешь. Как корову за соски ни дергай, больше, чем есть, молока не выжмешь. Более убедительной казалась другая версия благосостояния Шарпа, основанная на том, что Хейксвиллу удалось узнать совсем недавно и что отозвалось мучительным приступом зависти. Он почесал появившуюся после укуса москита припухлость на шее, обнажив при этом старый темный шрам, оставленный много лет назад веревкой палача. Избежав повешения, Обадайя Хейксвилл проникся твердой уверенностью в том, что победил смерть и стал неуязвимым. "Меня нельзя убить, – убеждал он всех, готовых слушать. – Отмечен Господом".
Да, отмечен Господом, но при этом беден. Как церковная мышь. А Ричард Шарп богат. Ходили слухи, что он обосновался в доме Лали, где помещался еще и офицерский бордель. А с какой это стати сержанта допустят в такой дом? Ответ прост – только потому, что у него водятся деньжата. В конце концов, изрядно поломав голову, Хейксвилл открыл тайну богатства Шарпа.
– Типу! – вслух сказал он и, стукнув жестяной кружкой по столу, потребовал еще арака. – И пошевеливайся, чертов ублюдок!
Да, вот ответ. Иначе и быть не может. Разве Хейксвилл не видел, как Шарп рыскал неподалеку от того места, где убили султана? И никто ведь так и не объявил, что это он прикончил Типу. Согласно общему мнению, в конце осады султана подстрелил кто-то из подонков 12-го Суффолкского полка, но Хейксвилл наконец-то свел концы с концами. Конечно, это сделал Шарп. А промолчал он только потому, что сам прибрал к рукам все драгоценности. И кто бы на его месте стал в таком признаваться? Чтобы об этом узнала вся армия? Все старшие офицеры? Понятно, что благоразумнее держать язык за зубами.
– Чертов Шарп!
Теперь оставалось только найти причину, чтобы вернуть Шарпа в полк. Хватит ему отсиживаться на складе, в чистоте и покое! Хватит нежиться на мягких подушках в доме у Лали. Пришла очередь Обадайи Хейксвилла! Теперь он поживет в роскоши, попьет и поест вволю за счет камушков мертвого султана.
– Рубины, – промолвил сержант, наслаждаясь звучанием слова. – Изумруды и сапфиры. Брильянты, яркие как звезды. И золотые слитки толщиной с кусок масла. – Он довольно ухмыльнулся. Осталось только употребить немного хитрости. Совсем немного. Соврать где надо и устроить так, чтобы кое-кого арестовали. – А там тебе и конец, Шарпи. Там тебе и конец.
План уже разворачивался перед ним во всей изощренной красоте, как бутон распускающегося лотоса. Этот цветок Обадайя Хейксвилл видел во рву Серингапатама. Отличная придумка! Визит к майору Стоксу помог установить, что Шарп в городе, а значит, действовать нужно прямо сейчас. Пустить в ход ложь, а потом все пойдет само собой, как часы майора Стокса. Пружинки распрямятся, зубчики сомкнутся, колесики придут в движение и – тик-так, тик-так – начнут отсчитывать последние часы ненавистного выскочки. Физиономию сержанта Хейксвилла перекосила гримаса, пальцы сдавили оловянную кружку с такой силой, как будто это было горло врага. Скоро он разбогатеет.
* * *
Три дня понадобилось майору Додду, чтобы доставить груз в лагерь Полмана, раскинувшийся у самых стен входившего в Маратхскую конфедерацию города Ахмаднагара. В лагере размещалась пехотная бригада из восьми батальонов, каждый из которых формировался из лучших воинов-наемников северной Индии, проходивших обучение и состоявших под началом офицеров-европейцев. Доулат Рао Скиндия, магараджа Гвалиора, чьи земли простирались от крепости Барода на севере до Гавил-гура на юге, похвалялся, что может выставить против врага сто тысяч человек и что его армия способна покрыть землю, как туча саранчи, однако истинным ядром его сил, их крепкой, прочной сердцевиной была как раз семитысячная бригада, или, как ее здесь называли, компу Полмана.
Один из батальонов вышел из лагеря навстречу отряду майора Додда. Кавалерия, сопровождавшая сипаев в походе на Чазалгаон, вернулась раньше, а потому Полман, услышав об успехе предприятия, распорядился оказать своим "героям" торжественный прием. Выстроившись в две шеренги, батальон – в белых мундирах, препоясанных черными ремнями, и с начищенным до блеска оружием – вытянулся по стойке "смирно", но ехавший во главе своей небольшой колонны майор обратил внимание не на солдат, а на громадного слона, стоявшего у расписанного белыми и желтыми полосами шатра. Великолепное животное сияло на солнце, поскольку туловище его и голову прикрывала широкая кожаная накидка с вшитыми в нее и образующими сложный узор пластинами серебра. Впереди эта попона ниспадала с головы на всю длину хобота, закрывая слона практически полностью, если не считать двух больших круглых отверстий для глаз. Между серебряными пластинами поблескивали вставки из драгоценных камней, а венчавшую голову гиганта корону украшали пурпурные шелковые ленточки. Устрашающего размера бивни были защищены серебряными ножнами и заканчивались острыми, как игла, стальными наконечниками. Погонщик-махут обрядился по случаю в старомодную кольчугу, отполированную до того же, что и серебряные украшения, блеска. За спиной у него покачивалась изготовленная из кедра и отделанная прибитыми к дереву золотыми панелями клетка-хоуда, над которой покачивался балдахин из желтого шелка. По обе стороны от слона замерли, вытянувшись длинными шеренгами, облаченные в пурпурные мундиры пехотинцы. Некоторые держали на плече мушкеты, большинство были вооружены длинными пиками с широкими, сияющими на солнце лезвиями.
Когда Додд приблизился шагов на двадцать, слон опустился на колени, и человек, сидевший в домике, осторожно спустился по обитой серебром лесенке, которую подставил один из телохранителей, и направился в тень под купол полосатого шатра. Это был европеец, рослый и плотного сложения, и то, что на первый взгляд могло показаться жирком, при ближайшем рассмотрении оказывалось комком упругих мышц. На круглом загорелом лице выделялись густые черные усы и живые, будто радующиеся всему, что видят, глаза. Форму он придумал себе сам: белые шелковые бриджи, заправленные в черные английские сапоги для верховой езды, зеленый мундир с золотыми шнурами и аксельбантами, а на широких плечах белые шелковые подушечки с короткими золотыми цепочками. Мундир был отделан алым кантом и алыми петельками, вышитыми над отворотами обшлагов с золочеными пуговицами. Голову его покрывала двууголка-бикорн, увенчанный пурпурными перьями, приколотыми кокардой с изображением белой лошади Ганновера. Золотая рукоять сабли изображала слоновью голову. На пальцах блестели золотые печатки.
