— Что за чушь! — возмущенно воскликнул старик Хьюэлл, бросив быстрый взгляд на Шерон, которая, сидя за столом, штопала одежду. — Наша внучка никогда не будет нам в тягость, мы всегда рады помочь ей, когда нужно. Не говори ерунды, Эмрис!
Эмрис прав, подумала Шерон, устало откинувшись на спинку стула и глядя на догоравшие в камине угли. Ее мать была несчастной женщиной, проклятой церковью, а потом, когда ее позор уже нельзя было скрыть, и всеми жителями Кембрана. Она вынуждена была переехать в соседнюю долину, в Пенибонт, где поселилась в небольшом домике, принадлежавшем тому самому человеку, который обесчестил ее, — сэру Джону Фаулеру, хозяину тамошних заводов. Маленькая Шерон никогда не называла его отцом, даже в мыслях, хотя он и принял в ней некоторое участие — за его деньги она училась в Англии в привилегированной и очень дорогой школе для девочек. Потом, когда ей уже исполнилось семнадцать лет и она осталась одна, без матери, он опять пытался устроить ее судьбу, почти сосватав ее за Джошуа Барнса. Это очень хорошая партия, убеждал он дочь. Барнс — солидный, влиятельный человек.
Но Шерон отказалась. Она чувствовала себя причастной к двум совершенно непохожим мирам и выбрала для себя судьбу, которая была ей и ближе и понятнее. Она никогда не смогла бы войти в круг Джона Фаулера. Никто в этом мире, включая Джошуа Барнса, не дал бы ей забыть о ее неблагородном происхождении. И, не желая дольше оставаться в доме матери, где все напоминало ей о ее отчаянном положении, она покинула его. Но работы в Пенибонте она не смогла найти.
Шерон пришла в Кембран, к деду. Она попросила у него крышу над головой, но не захотела жить за его счет и поэтому через два дня отправилась к Джошуа Барнсу наниматься на работу, и тот, гаденько усмехаясь и оглядывая ее похотливым взглядом, предложил ей работу в шахте. Самую грязную, тяжелую и низкооплачиваемую из тех, которые исполняли женщины. Она согласилась и проработала в шахте три года, пока не вышла замуж за Гуина Джонса. Он был шахтером, жил в крошечном домишке вместе с родителями и братьями. Она перебралась в его дом — так сильно было ее желание стать здесь своей.
После смерти Гуина — его с двумя товарищами засыпало в шахте — Шерон, к тому времени беременная, опять вышла на работу. Ее сын родился восьмимесячным и умер, не прожив и дня. Шерон снова перебралась в дом деда и продолжала работать в шахте, хотя дед почти выхлопотал для нее местечко на заводе.
Стук в дверь заставил ее вздрогнуть.
— Добрый вечер, миссис Рис. Добрый вечер, Хьюэлл, Эмрис. Привет, Шерон. — В дверях стоял Оуэн Перри, комкая в руках кепку. — Хорошая погода сегодня, не правда ли?
Глядя на Оуэна, Шерон удивилась тому, каким неуверенным и робким он становится, когда переступает порог их дома, хотя вот уже несколько месяцев появляется здесь ежедневно и все давно догадывались, что он ухаживает за ней.
— Добрый вечер, Оуэн, — сказала Гвинет. — Погода и вправду хороша, мое белье высохло мгновенно. — Она хитро улыбнулась. — Ты, наверное, гулял и решил заглянуть к нам на огонек?
Оуэн покраснел и в смущении вывернул кепку наизнанку.
— Шерон, — сказал он вместо ответа, — может, ты погуляешь со мной? Погода хорошая сегодня. Не беспокойтесь, миссис Рис, мы прогуляемся совсем немного, а потом я провожу ее домой, — добавил он. Он всегда добавлял это, хотя Шерон было уже двадцать пять лет и она побывала замужем.
Гвинет одобрительно кивнула. Шерон поднялась и, накинув на плечи шаль, прошла к двери.
— Нет, погоди-ка, — вмешался Эмрис. — Сколько у нас сейчас на часах? Половина девятого. Запомни, Оуэн, Шерон должна быть дома ровно в девять.
— Да-да, и ни минутой позже, — поддержал его Хьюэлл.
— И не вздумай уводить ее в горы, — строго добавил Эмрис, когда Оуэн, открыв дверь, пропустил вперед Шерон.
— Эх, а у меня как раз поломались часы, — ответил Оуэн, — и я оставил их дома, на шкафу. Что же мне делать, Эмрис Рис?
Дед и Эмрис громко расхохотались в ответ.
— Болваны, — сказал Оуэн, закрыв за собой дверь и беря Шерон за руку. — Чертовы комедианты. Нет чтобы придумать что-нибудь новенькое.
Шерон рассмеялась.
— Как ты сегодня? — спросил он ее, когда они, дойдя до конца улицы, повернули направо, чтобы подняться выше, откуда была видна почти вся долина, и река, и крыши домов. — Я шел и боялся: вдруг ты устала и не захочешь гулять?
— Нет, что ты. Ты же знаешь, я люблю гулять, — ответила она и шумно втянула в себя воздух. — После того как весь день проведешь под землей, начинаешь понимать, какое это чудо — воздух.
— А по мне, так нет лучшего запаха, чем запах твоих волос, — сказал Оуэн, на мгновение прижавшись щекой к ее голове. — Ты каждый день моешь их. Ты чистюля, и мне нравится в тебе это.
Она действительно мыла голову каждый день и, спускаясь в шахту, повязывала косынку, но косынка не могла защитить волосы от угольной пыли.
— Ты видел сегодня графа Крэйла? — спросила она. — Я слышала, он приходил на завод с мистером Барнсом. Эмрис говорит, что он настоящий англичанин.
— Ну да, белобрысый, как все они, разодетый и наодеколоненный, — сказал Оуэн. — Да и Барнс сегодня вырядился, как павлин.
Слова Оуэна развеяли у нее последние сомнения. Граф Крэйл — блондин.
— Интересно, зачем он приехал? — сказала она. — Он ведь прежде ни разу не появлялся здесь.
Оуэн пожал плечами:
— Наверное, решил поразвлечься. Посмотреть, как горбатятся его рабы.
Рука об руку поднявшись на вершину холма, они остановились, чтобы полюбоваться открывающимся отсюда видом. Солнце медленно скрывалось за холмами напротив, в его багряном свете река казалась чистой и безмятежной. Шерон старалась забыть о графе, прогнать из своего сердца ужасные предчувствия, но они не хотели отступать. Вдруг это ее последний вечер с Оуэном? Неужели им не суждено больше вместе любоваться закатом? Страх все больше овладевал ею.
— Мне кажется, — сказала она, глубоко вздохнув, — что это самое красивое место на земле. — И действительно, вид холмов всегда вызывал у нее чувства радости и покоя. Она помнила, как тосковала по ним, когда училась в школе.
Оуэн презрительно усмехнулся.
— Это место — сущий ад, — сказал он, кивнув сначала в сторону завода, а потом на черневшие вдалеке терриконы. — Мы вкалываем, как рабы, Шерон, а лоботрясы-англичане, такие, как наш граф, знай получают свои денежки. Они грабят нас и наши земли, а мы вместо того, чтобы сказать им «хватит», как попки, причитаем «на все воля Божья, на все воля Божья».
Шерон почувствовала, как от горьких слов Оуэна ее охватывает озноб и сжимается сердце.
— Оуэн, прошу тебя, не надо, — тихо попросила она. — Не будем портить вечер, ладно?
Он замолчал, обнял ее за талию и, повернув к себе, поцеловал в губы долгим и крепким поцелуем. Она обвила руками его шею. У нее с Оуэном все должно получиться. У него есть хорошая, надежная работа, есть дом — пусть небольшой, но после смерти матери он остался в нем один. Его уважают. И он хорош собой. Она нарожает ему крепких детишек, и ей больше не нужно будет работать в шахте. Да, у них все сложится. И это хорошо, но только как-то чересчур расчетливо. Ей всегда хотелось стать своей среди этих людей, но неужели сейчас она пытается словчить, чтобы устроиться в этом мире поудобнее? Ведь если говорить начистоту, то она не любит Оуэна, вернее — любит, но не той любовью, о которой всегда мечтала. Ну, в таком случае она не любила и Гуина. Может быть, той, настоящей любви и вовсе не бывает?
