— Могу я перезвонить вам, тетя? У меня деловой разговор. Вы сейчас дома? — В последнем у меня как раз не было сомнений. На часах девять утра, в такое время тетушка только протирает глаза и думает о первой чашке кофе.
— Ты просто не хочешь со мной разговаривать. — Голос ее заметно дрогнул. — Ладно, я могу это понять после вчерашнего, дорогая племянница. Ужас какое непристойное поведение. От такой тети впору отказаться насовсем.
Услышав такое, я, конечно же, отделалась от собеседника и через пару минут вернулась к разговору с Норие, которая к тому времени слегка приободрилась.
— Рей-сан, мы должны все исправить. Сегодня мы отправимся в Каяма и преподнесем подарки госпоже Коде и Сакуре Сато. Нам придется это сделать. Школа собирается устроить большую выставку в универмаге «Мицутан» — для лучших учеников, разумеется, — и я не могу остаться в стороне из-за каких-то мелких недоразумений. И еще мне нужно загладить свою вину ради твоей репутации в Каяма.
— Сакура правильно сказала, мне нечего делать в вашем классе, — напомнила я тете. — Икебана отнюдь не лучшее, что я умею делать в этой жизни. Честно говоря, я предпочла бы работать в вашем саду. Короче, я люблю цветы, но не настолько, чтобы оставаться в школе Каяма.
После этого мы довольно долго молчали, тетя Норие подбирала слова.
— Ты хочешь сказать, что бросишь занятия икебаной? На тебя не похоже.
На меня действительно не похоже. С тех пор как я приехала в Японию, я ни разу не опустила рук, я была готова ко всему: новые слова, новые блюда, новые правила. Я хотела удержаться на этом клочке земли. Я хотела понять жизнь, запечатленную знаками кандзи.
— У меня нет способностей — это раз. Вам приходится платить за меня огромные деньги — это два. Если бы я хотела продолжать, я могла бы платить и сама, но ведь я не хочу!
Хм, хм, не слишком-то убедительно. Звучит как попытка оправдаться.
— Я заплатила за твои занятия до конца июля, — уныло сказала тетя Норие, — поэтому тебе и разрешили заниматься в моем классе.
— Я верну вам ваши деньги.
— Какие глупости! Не забывай, что мы — семья. И кстати, что сказал бы твой отец, узнав, что ты бросаешь занятия, не доучившись? Он был бы ужас как разочарован.
Мой отец, да. Мой отец — ныне психиатр в Сан-Франциско — в свое время уехал в Штаты, стремясь обрести свободу личности. Если я расскажу ему о тетиных зверствах, он встанет в позу, произнесет монолог о манипуляциях и непозволительной властности в азиатских семьях и, разумеется, велит мне немедленно ехать домой. А я не хочу.
— Я не могу тебя принудить, — продолжила тетя Норие, — но могу попросить: поговори, по крайней мере, с госпожой Кодой. Иначе она вообразит, что на тебя оказали давление. Что ты ушла не по своей воле, понимаешь? А это никуда не годится.
— Хорошо, я пойду с вами, — решилась я наконец. — Но не сегодня. У меня встреча с клиентом.
— Мы можем встретиться после всех твоих дел. В «Волшебном лесу» в Роппонги, да? Там и купим подарки. Я надену свой желтый костюм от Ханае Мори... и ты, уж пожалуйста, постарайся выглядеть соответственно!
Не дожидаясь моего ответа, Норие повесила трубку.
После полудня я занималась приблизительной оценкой коллекции старинного фарфора Имари, принадлежащего пожилой даме, которая передавала свой дом детям и желала узнать стоимость вещей и мебели. Произнеся правдивые слова восхищения, я удостоилась чести выслушать историю о свадебном подарке для госпожи Мориты.
Хороши же были подарки в ревущих двадцатых, ничего не скажешь!
— Сервиз можно сфотографировать, если хотите, и поискать покупателя, — предложила я. — Этот способ безопаснее, в магазине вещи могут разбиться или их кто-нибудь украдет.
— Какого еще покупателя? — подозрительно прищурилась старая госпожа Морита.
— Например, высокородная леди которую волнует японское прошлое... Я знакома со многими коллекционерами из иностранцев, — говоря это, я думала о Лиле Брэйтуэйт.
— Иностранцев? Найдите мне покупателя японца, — повелела госпожа Морита.
— Такую вещь может купить только иностранец. — Я была терпелива.
Сервиз госпожи Мориты был прекрасен: бело-голубые тарелки с изображением сада камней со сливовым деревом, крошечными хризантемами и бамбуком, написанные цветной глазурью и золотом. Но ни один японец не купил бы его, оттого что тарелок было девять. Гайдзины же, как известно, понятия не имеют о магии чисел.
— Да, я знаю, о чем вы, — поморщилась госпожа Морита. — Можете взять их с собой. Попробуйте продать, я ими не слишком дорожу. А там посмотрим, может быть, я позволю вам заняться другими вещами.
Вот и замечательно. Я аккуратно завернула тарелки в мягкую бумагу и уложила в прочную кедровую шкатулку, ту самую, в которой их преподнесли в день свадьбы госпожи Мориты. Старушка взяла шкатулку из моих рук и обвязала ее чудесным розовым шарфом, на манер фуросики[7]чтобы мне удобнее было идти с ней по улице.
— Оставьте фуросики себе, — сказала она милостивым тоном, — это ведь цвет распустившихся бутонов сакуры, он подходит к вашему хорошенькому платьицу.
Следуя совету тете Норие, я нарядилась в бледно-розовое джерси с белым воротничком и манжетами — этакая гимназистка с амбициями. Подобный стиль в Японии годится для любого сезона. В городе на меня оглядывались с удовольствием, особенно в дорогом районе, где жила госпожа Морита. Платье, вообще-то, мамино, эпохи танцующих шестидесятых, подозреваю, что именно в нем она покорила воображение моего отца, молоденького врача-ординатора, прокладывающего первые тропки в клинике Джона Хопкинса.
Папины родители впали в отчаяние, когда он собрался жениться на белой американке, и только младший брат Хироси, тот самый, что впоследствии женился на Норие, встал на его сторону. Дядя Хироси и тетя Норие. Каждое лето маленькая Рей гостила у них в Йокохаме и все глубже и глубже погружалась в жизнь по кандзи, вызывая безмолвный протест семьи, оставшейся в Сан-Франциско. В конце концов я просто перестала появляться в Штатах, не приезжала целых четыре года, разве что однажды, когда пришлось оперировать колено.
Вспомнив об этом, я взглянула на свою коленку, выглядевшую сейчас вполне удовлетворительно под сияющим нейлоном чулка. Прошлым летом меня сбила машина, но все зажило, нога уже не болела и не подводила меня на бесконечных пролетах токийских лестниц, ведущих вверх и вниз. Я только немного задохнулась, выбираясь из метро на Роппонги-стейшн, и то оттого, что торопилась в «Волшебный лес» на встречу с тетей.
Когда японские торговцы называют лавочку на западный манер, чаще всего это звучит нелепо. Но «Волшебный лес» так похож на волшебный лес, что название совсем не режет слух. Все эти огромные псевдогреческие колонны, увитые плющом, и рождественские гирлянды, и таинственно освещенные цветочные ряды. Целый день можно бродить меж ними, переходя от Голландии — фермы с тюльпанами и ветряной мельничкой, к Англии — живописному коттеджу с классическим садом, и дальше — в Тосканию, где лимонные деревца рвутся вверх из терракотовых горшков на веранде и слегка колышется разливанное море белых вьющихся роз.
