У полиции безопасности, напротив, было над чем потрудиться. Предупреждения, что немецкие террористы планируют какую-то акцию в Стокгольме, начали поступать за год до захвата посольства. Предупреждения самые разные, и пустяковые, и заслуживающие внимания: анонимки, информация от осведомителей и даже донесение одного из их собственных внедренных агентов. Но у всех этих сообщений была одна общая черта — они не содержали никаких конкретных фактов, ухватиться было не за что, а весной сигналы вообще перестали поступать. Все было тихо. Даже лучшие агенты не могли ничего накопать.
Теперь, задним числом, в секретный, или «закрытый», сектор полиции безопасности поступали сведения и от коллег из «открытого» сектора о «странных машинах» и «подозрительных типах», которых видели около и внутри немецкого посольства. На проверку этих фактов угробили кучу времени, но результат оказался нулевой, как, впрочем, чаще всего и бывает с такого рода информацией. В отличие, кстати, от целенаправленной работы: хорошо организованного наблюдения, внедрения в террористические организации своих людей и профессионального сбора информации — прослушивания телефонов, радиослежения.
Пресса обвиняла полицию безопасности в непрофессионализме, в том, что СЭПО игнорировала явную угрозу. Были проведены совещания с руководством СЭПО и в парламентском комитете, причем руководство, как и раньше в подобных случаях, легко доказало, что подобного рода заявления — полная чушь, ни на чем не основанные измышления, направленные, естественно, на то, чтобы повредить полиции безопасности. Тем не менее кое-какие меры были приняты: в течение нескольких недель, пока слухи циркулировали вовсю, посольство Западной Германии находилось в списке важнейших объектов наблюдения.
Результаты были однозначны: никаких признаков преступной активности, так что усиленную охрану сняли — русское отделение СЭПО как раз нуждалось в людях. Парламентский комитет был удовлетворен полученным отчетом. Парламентарии пришли к выводу, что захват немецкого посольства — единичная акция, спланированная и проведенная некоей загадочной фракцией западногерманских террористов, которую можно охарактеризовать как сборище злонамеренных радикалов из Гейдельбергского университета, чьи действия, по данным немецкой полиции, вызвали осуждение у большинства левых радикалов. И захват посольства вовсе не способствовал успеху их движения.
Любопытно, что шведская полиция безопасности пришла к тому же выводу. В отчете, представленном через год после описываемых событий, сообщалось: «По этой причине риск повторения подобного эпизода следует считать незначительным», существуют «другие, более серьезные угрозы». Правда это была или неправда, ясно одно: утверждать обратное стали бы разве что самоубийцы — кому охота собственной рукой пресечь свою карьеру?
Так и закончилось расследование драмы в западногерманском посольстве, проведенное Шведской полицией безопасности.
[4]
Осталась только память. Особая полицейская память.
Ярнебринг помнил запах спаленного телефона, но запах этот был настолько необычен, в отличие, скажем, от запаха медового печенья «Мадлен», что никаких ассоциаций не вызывал.[5]Но почему-то, он сам не мог сказать почему, возможно, вообще без всякой причины, и к тому же чаще всего во сне, он вновь и вновь возвращался на лестницу немецкого посольства. Впрочем, Ярнебринг старался не обращать на это внимания, перестал об этом говорить, а потом и думать. К счастью, людям свойственно забывать, так уж они устроены, решил он для себя.
Его лучший друг и напарник Ларс Мартин Юханссон, свежеиспеченный — всего месяц как вступил в должность — инспектор отдела особо тяжких преступлений, тоже сохранил память о драме с заложниками, хотя в тот день, 24 апреля 1975 года, он взял выходной: дети простудились и в садик идти не могли. За развитием событий он наблюдал, сидя на диване перед телевизором в своей квартире на Волльмар-Укскулльсгатан. И вовсе он не звонил десять раз Ярнебрингу, как утверждала бывшая жена его товарища, а только три, не больше и не меньше, и не из любопытства, а потому что переживал за лучшего друга.
В каком-то смысле и Юханссон стал жертвой. Когда все его товарищи рисковали жизнью в посольстве, он сидел дома с больными детьми. Ему долго еще это припоминали: прошел уже месяц после кровавых событий, когда на двери его кабинета появилась табличка с новым, присвоенным коллегами званием: «Староста детского сада „Филер“».
Даже в отношениях с лучшим другом и партнером появилась какая-то трещинка.
Когда в их общем кабинете, находящемся в огромном здании полицейского управления на Кунгсхольмене, звонил телефон (справедливости ради надо сказать, что звонили, как правило, Ларсу Юханссону, но не тому Ларсу Мартину Юханссону, который сидел в кабинете, а какому-то другому, совершенно неизвестному Юханссону), никто из них не отвечал, пока звонивший не терял терпения и не вешал трубку.
Однако не всегда: если телефон продолжал надрываться, Ларс Мартин Юханссон отрывался от чтения бумаг, поднимал голову, принюхивался, как охотничий пес, и спрашивал:
— Это только мне кажется или в самом деле пахнет горелым телефоном?
После чего Ярнебринг поднимал трубку.
Яркие воспоминания о драме в посольстве остались и у инспектора Стрида, который был там с начала до конца. Его патрульная машина находилась на Эстермальме, и Дипломатический городок входил в его зону. Он-то как раз и прибыл первым на место происшествия, если верить его журналу, даже до того, как получил сигнал — но, как мы уже знаем, произошло это потому, что его наручные часы отставали на две минуты.
Решительные действия Стрида немало удивили его начальников и сотрудников. Стрид был известен своей, мягко выражаясь, осторожностью. У него даже было прозвище — «Мир любой ценой». С другой стороны, он и не принимал участия в активных действиях, в посольство ворвались другие.
Кстати, первым на месте он оказался не потому, что это был его район патрулирования и чисто статистически он имел наибольшие шансы. Он как раз был большой специалист избегать подобных ситуаций, особенно по весне, когда его более усердные коллеги с удовольствием заезжали в Юргорден. Причина была совсем иной.
Примерно за неделю до событий с ним связался охранник норвежского посольства, которому показался подозрительным крутившийся вокруг здания автомобиль, и попросил о вполне невинной услуге: проверить машину, «если кто-то есть поблизости». Дело было совершенно элементарное, к тому же до машины, находившейся на Юргордсбруннсвеген, было метров пятьдесят. Они с напарником остановили машину и проверили документы.
Это был довольно новый и отнюдь не дешевый «мерседес». За рулем сидел молодой человек лет двадцати пяти, а рядом с ним еще более молодая девушка. Бумаги были в порядке, ребята показались ему симпатичными, они хихикали и немножко нервничали, как нервничает любой нормальный человек, если его останавливают полицейские. Девушка, не дожидаясь вопросов, рассказала, что это машина ее родителей, они просто поехали покататься. Стрид дружелюбно покивал головой и вернул молодому человеку права. На обратном пути в голову ему приходили мысли о весне, юности и любви. Они поехали в отделение выпить кофе, и он никогда бы и не вспомнил об этом эпизоде, если бы тот же охранник не связался с ним по радио опять — через пару дней.
