— Надя, ты поедешь в Либурн и поторопишь судебно-медицинского эксперта. Я же тем временем организую допрос свидетелей. Ты мне понадобишься, чтобы составить план.
— О'кей, босс. Завтра тебе нужна вся команда?
— Нет, только ты, всю кавалерию мы позовем, когда потребуется.
Вставая, Надя понимающе подмигнула своему начальнику. Глядя ей вслед, он сказал себе, что ему здорово повезло. Вот уже три года, как они работают вместе. Она сделала большие успехи с тех пор, как пришла в бригаду.
Теперь они досконально знали друг друга. Каждый из них с огромным уважением относился к другому, между ними царило редкое согласие. Все сослуживцы уверены, будто между ними что-то есть. Ничего подобного, однако ни одна из сторон не возражает. Для Нади, которой наплевать, что о ней говорят, это способ поставить преграду другим назойливым коллегам; для Кюша — возможность защитить ее и проявить заботу старшего брата. «Пежо-307» тронулся с места, и это вывело полицейского из задумчивости. Он подал знак Блашару, изображая, будто пишет: универсальный знак, чтобы попросить счет.
— Сию минуту, комиссар.
— Точнее, капитан.
— С вас тринадцать евро тридцать, капитан. Расписку?
Судя по всему, обращение на «вы» снова стало обязательным.
— Ну конечно, это ведь за счет налогоплательщиков.
Тут как раз вновь зазвучала музыка, и Кюш достал банкноту в двадцать евро.
— У вас найдется свободный номер?
— Да, моя дочь Памела займется вами.
Комната чистая и светлая, мебель немного обветшалая. Памела принялась показывать товар лицом. Широко распахнула окно, выходящее на церковную площадь, не забыв при этом заметить, что вид отсюда великолепен. Кроме того, у него будет превосходное место на концерте в четверг.
— Вы любите музыку?
— Это зависит от того, кто ее исполняет.
Кюш намекнул на единственную группу, которую слышал с тех пор, как приехал. Вплоть до вечера четверга до комнаты наверняка будет долетать громкий шум, но зато оттуда открывался очаровательный вид на площадь и вход в кафе. Со стратегической точки зрения на лучшее было нельзя и надеяться.
— Я положила вам побольше полотенец.
— Спасибо, очень любезно с вашей стороны.
— Вы рассчитываете пробыть у нас несколько дней?
— Там будет видно, это зависит от хода расследования.
— Я сразу догадалась, что вы полицейский. Это ведь по поводу Анисе, да?
— Верно.
— Во всяком случае, мне спокойнее, что у нас остановился полицейский… Вы увидите, постельное белье отличное. Я очень забочусь о комфорте своих клиентов. Если ночью у вас возникнет малейшая проблема, то я вместе с отцом живу этажом выше. Дверь моей комнаты прямо напротив лестницы.
Тьерри Кюша немного смутили ее провокационные слова.
— Договорились, я запомню.
— До скорого, инспектор.
— Капитан.
Памела закрыла за собой дверь. Кюш чуть ли не с облегчением перевел дух, довольный, что этот разговор наконец закончился: полотенца, постельное белье, забота о комфорте — на ум волей-неволей приходят всякие мысли! Он положил на кровать спортивную сумку с бордоским фирменным знаком, поставил на столик у окна ноутбук, вытащил переданный Маджер рапорт и снимки жертвы. Затем он достал из сумки клеящие подушечки, отломил маленькие кусочки и принялся разминать их пальцами, повторив эту операцию не меньше дюжины раз, прежде чем ему удалось расклеить на стене фотографии. Он изучал их одну за другой, расхаживая взад-вперед. Должна же быть какая-то улика, какой-то след. Уже собираясь лечь, он вдруг повернулся к снимкам. Его лицо, ну конечно, лицо жертвы… Ему вспомнились собственные слова, сказанные Наде: «Он похож на спящего…» Вот что не давало покоя: глаза убитого. Кто опустил веки? Обыкновенный бродяга наносит удар, обыскивает и улепетывает, но не тратит времени, чтобы закрыть глаза жертвы…
Вторник, 19 июня
Этим утром Сент-Эмильон был охвачен волнением — поистине растревоженный муравейник. Сидя на террасе кафе с газетой в руках, Кюш делал записи. Он прочел газетные статьи, которые вручила ему Надя, но ничего конкретного оттуда не извлек. Перед ним лежали свежие номера, их предстояло тщательно изучить. При расследовании он нередко узнавал о первых уликах из местной прессы. Некоторые журналисты умели проводить поразительные исследования. Их положение позволяло им получать признания с большей легкостью, чем полицейскому. Он прекрасно это знал и поддерживал кое с кем из журналистов особые отношения… Услуга за услугу — таков его принцип общения с «источниками», как он любил их называть; подсказка — исключительное право на информацию, и в конце концов истина почти всегда прояснялась. Погрузившемуся в последний выпуск газеты «Сюд-Уэст» полицейскому мешали сосредоточиться скауты, шумевшие возле фонтана. Их было около тридцати, и им, вероятно, едва исполнилось лет тринадцать-четырнадцать. На всех бежевые полотняные шорты, ярко-желтые рубашки и традиционный двухцветный скрученный платок. В данном случае платки были сине-оранжевые. Точно такой же развевался и над командой, посреди рюкзаков, шлемов и прочего снаряжения. Вымпел походил на пламя, с закругленной в виде арки верхушкой. Время от времени легкий ветерок давал Кюшу возможность разглядеть изображение животного, символа отряда — бобра. Слева от импровизированного лагеря молодой руководитель отдавал распоряжения своим помощникам. Полицейский с веселой усмешкой созерцал эту картину… На него нахлынули воспоминания о его собственных отроческих годах. В семнадцать лет после четырехлетнего безупречного служения он распрощался со скаутизмом. Тогда его больше привлекали чары юных девушек, чем теория Баден-Пауэлла.[2]Оглядываясь назад, он не жалел о своем выборе.
Слегка повернув голову, Кюш увидел туристов во главе с гидом, которые выходили на улочку, где стоял указательный щит: Катакомбы. Город был известен во всем мире не только своими винами, но и поразительными пещерами, символом которых была подземная церковь. Основой ей послужили подземные ходы, где монах Эмильянус, чье имя носил городок, будто поставил свой скит. Уникальная церковь была выдолблена в известняке между IX и XII веками. Чтобы построить ее в этом святом месте, было извлечено около пятнадцати тысяч кубических метров известкового камня… Кюш, проявлявший страстный интерес к древностям, дал себе слово при первой же возможности посетить пещеры вместе с гидом.
Серого цвета «клио» остановился возле собора. Отец Клеман достал два больших коричневых чемодана и закрыл багажник. Он принадлежал к тем священникам, которые проповедовали возврат к более традиционной Церкви, отмежевываясь в то же время от теорий, запрещенных янсенистами Сен-Никола-дю-Шардонне. Если кто-то подшучивал над его внешним видом, он ссылался на Тридентский вселенский собор:[3]«Даже если не всяк монах, на ком клобук, духовным лицам должно всегда одеваться подобно их положению; духовное лицо не может сидеть на двух стульях, не зная, что выбрать — Божественное или мирское». Клеман разделял это мнение. Первый знак принадлежности к Церкви — одежда. Священники жили среди мирян, и не в их власти было вырваться из своего времени. В обществе, где внешний облик затмил нравственные достоинства, он считал естественным напоминать всем о своем призвании и единении с Римской церковью. По этим причинам после окончания семинарии он всегда носил черную сутану. Он позволял себе только одну прихоть: серебряное распятие на груди.
