— Это верно. Конечно, мне не хотелось вот так покинуть тебя. Но я знала — это Господь меня испытывает — Пророк так мне и сказал: «БеккиЛин, это тебе испытание — испытание от Господа». Я сделала это не потому, что не любила тебя, — так захотел Бог — ради тебя и ради меня. Я думала, ты поймешь.
— Ты знаешь, как я это понимаю: все это — дерьмо собачье. Все, что касается того места, начиная с самого Бога, за ним — Пророка и моего отца. Так что, когда я прочел о том, что случилось с отцом, о том, что ты сделала, я готов был вроде как возблагодарить Бога — она наконец проснулась.
— Про то, что я сделала? Погоди минутку… Ты что, искренне думаешь… Ты в самом деле веришь, что я убила твоего отца?! Ох, Джордан, нет! Нет-нет-нет! Как мог ты такому про меня поверить?
— Как я мог такому поверить? Но ведь ты в тюрьме, мама!
— Я могу понять, что полиция ошиблась, но ты?..
— Сестра Рита очертила это вполне доходчиво.
— Сестра Рита? — Мама сжала кулачок. — Так вот, чтобы ты знал: я не убивала твоего отца. Он был моим мужем. Я была его женой. Зачем, ради всего святого, было мне его убивать?
Мне в голову могло прийти не менее миллиона причин. По правде говоря, я и не подумал, что мама могла быть невиновна.
— Клянусь жизнью Пророка, я не убивала твоего отца.
Довольно странно признаваться в этом, но ее отрицание вины меня разочаровало.
Да я и не поверил ей — ни на секунду не поверил.
— Тогда кто убил?
— Откуда мне знать? Кто-то из жен. Но это была не я.
— А что сказал твой адвокат?
— Не думаю, что он мне поверил. Сказал, ему придется перепроверить множество свидетельств, прежде чем он сможет выстроить свою стратегию. Я сказала ему — я не убивала, вот и вся ваша стратегия. И я все время повторяю себе, что на самом деле ничего этого со мной не происходит. — Она снова повторила: — Этого не происходит. — Тут она спрятала лицо в ладонях, чтобы поддержать силы. Потом снова подняла голову. — О Джордан, разве это не чудесно, что ты здесь? Что вот так взял и приехал ко мне?
— Думаю, да.
— Это чудо.
— Мама!
— Я молила Отца Небесного привести тебя ко мне, и Он это сделал.
Ну вот, все по новой!
— У меня серьезные сомнения по этому поводу.
— Джордан, ну как же ты не видишь? Была серьезная причина, чтобы он велел мне отослать тебя прочь. Чтобы ты мог вернуться и помочь мне, когда я больше всего в этом нуждаюсь. В то время мы ничего об этом не могли знать, но теперь я понимаю. Посмотри сам: вот ты жил себе в Калифорнии, вел — я в этом уверена — очень деятельную жизнь, и вдруг тебе случилось прочесть про меня в… прочесть в… это как называется — Паутина или Сеть? — я слышала, это вроде и так и так называют.
— Паутина. Сеть. Не существенно.
— О'кей. В Паутине. И что-то подсказало тебе поехать и помочь мне. Разве ты не видишь? Если бы ты был по-прежнему в Месадейле, ты не смог бы мне помочь. Таков был Божий промысел с самого начала. Если уж это не доказательство, не знаю, что еще может им стать.
— На это я даже отвечать не собираюсь.
— Тогда скажи мне: почему ты просматривал нашу местную газету именно в тот день?
— Не знаю. Я время от времени читаю ее онлайн, просто чтобы посмотреть, что тут у вас происходит. Но каждый раз, как я это делаю, я впадаю в депрессию.
— Вот видишь! — Она прижала пальцы к стеклу, их кончики стали плоскими и белыми. — Бог повелел тебе прочитать Паутину именно вчера. Если бы не Бог…
— Господи, мам, брось нести эту хреновину про Бога. Я не поэтому сидел в Сети. Я чуть ли не полжизни провожу онлайн. Когда же ты наконец освободишься от всего этого дерьма?
— Джордан, не смей так со мной разговаривать!
— Мам, прости. Просто я во все это больше не верю. — У меня перехватило горло. — Совсем не верю больше. — Я повесил трубку и вытер глаза.
Это ж надо! Я вовсе не собирался расклеиться. В ту ночь, много лет назад, когда водитель грузовичка меня высадил, я дал себе клятву, что никогда больше не стану плакать из-за этого. А сейчас у меня глаза стали мокрые, и не было тут никаких бумажных платков или салфеток, только красный пластиковый табурет, и желтый пластмассовый телефон, и стеклянная стена, и целая дюжина ревущих младенцев. Вот дерьмо!
— Мне надо ехать.
— Нет, Джордан! Мне нужна твоя помощь!
Я секунду помолчал, чтобы понять, что это означает.
— Я посмотрю, можно ли договориться о встрече с твоим адвокатом.
После этого я повесил трубку. Сквозь стекло увидел, как шевелятся ее губы: «Еще одно». Я снова взял трубку.
— Да?
— Мне так жаль, что пришлось это сделать, прости меня. У меня не было выбора. Я только надеюсь, что теперь ты поймешь.
— Можешь больше ничего не говорить.
— Ты должен понять — то было единственной причиной, почему я так с тобой поступила.
— Мам, слушай, ну ладно. Это так давно было.
— Я люблю думать, что ты мог слышать мои молитвы. Я понимаю, тебе теперь не нравится говорить о таких вещах, но это правда. Я могла засыпать по ночам только потому, что знала: ты слышишь, как я молюсь о тебе.
Губы у мамы потемнели и вспухли, она положила трубку и расплакалась. Охранница подошла сзади и протянула ей пакетик носовых платков. Я видел, как мама сказала ей спасибо, а офицер Кейн ответила: «Не за что, не торопитесь». Она была полновата, форма обтягивала ее бедра, и выглядела она так же грозно, как пожилая женщина, сказавшая вам «здрасте» в супермаркете.
Мама снова подняла трубку:
— Ты поможешь мне? Я знаю, ты мне поможешь.
Я сказал, посмотрю, мол, что можно будет сделать. Она кивнула. Тогда мы оба повесили трубки. Некоторое время я не мог двинуться с места. Она тоже сидела неподвижно, только ее руки дрожали на стойке. Потом дрожь стихла, и ее руки лежали там, за стеклом, маленькие и белые, словно пара крохотных, забытых кем-то перчаток.
ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА
Вступительная статья
миссис Гарриет Бичер-Стоу
Когда впервые я услышала о рабском положении женщин Юты, я, как многие американцы, усомнилась в достоверности этих рассказов. Все эти истории о богохульствах, воспоминания об оскорблениях и злоупотреблениях и гнев отступников, критикующих свою церковь и тех, кто ее возглавляет, несомненно, были преувеличены или, во всяком случае, являлись отклонениями от нормы. Ведь в мое время я встречалась и находилась в переписке с некоторыми членами Церкви Иисуса Христа Святых Последних дней, иначе говоря — с Мормонами, и многие из них стояли неуклонно и твердо против рабства. Мои друзья-Мормоны производили на меня впечатление людей прямодушных и искренних, рациональных и хорошо информированных, людей, для которых образование и предпринимательство столь же важны, как и религиозный долг. Казалось, их величайшей страстью было стремление исповедовать свою веру в условиях свободы. По моему тогдашнему мнению, рассказы о нестерпимых унижениях в семьях никак не могли согласовываться с теми Святыми мормонской церкви, которых я знала как в лицо, так и по их письмам. Враждебность, которую Мормоны породили в столь многих людях — так мне тогда представлялось, — была вызвана всеобщим неведением об их обычаях и широко распространенным страхом перед их тайными ритуалами. Что касается меня, то я сама давно уже считаю, что нам, американцам, следовало бы дать Мормонам возможность исповедовать свою веру открыто и спокойно.
