— Убийство, — ответил Оуэн Дадли Эдвардс, уважаемый специалист по Конан Дойлю. — Боюсь, именно на это указывают собранные улики.
Узнав от Гибсона, что Эдвардс проводит независимое расследование обстоятельств смерти Грина, я позвонил этому шерлокианцу в Шотландию. Эдвардс вместе с Грином пытался предотвратить распродажу архива, но вопреки всем протестам через два месяца после гибели Грина аукцион состоялся.
Эдвардс был уверен, что его друг «слишком много знал об этом архиве».
Он обещал поделиться со мной результатами своего расследования, и я незамедлительно вылетел в Шотландию. Встреча была назначена в гостинице на краю старого города, на холме, откуда за пеленой тумана скрывались средневековые замки. Где-то там Конан Дойль изучал медицину под руководством доктора Джозефа Белла, одного из прототипов Шерлока Холмса.
Однажды в аудитории Белл показал студентам стеклянную пробирку.
— Джентльмены, — сказал он, — в этом сосуде находится сильнейший наркотик, чрезвычайно горький на вкус.
После чего, к изумлению аудитории, Белл сунул палец в янтарного цвета жидкость, поднес его ко рту и облизал. Затем пояснил:
— Вы так и не сумели развить наблюдательность: я опустил в лекарство указательный палец, а лизнул — средний.
Эдвардс встретил меня в холле гостиницы. Это был низкорослый, толстенький, как груша, человек, с седыми бакенбардами и диковатой, всклокоченной бородой. В университете Эдинбурга Эдвардс преподавал историю. Он одевался в свитер, потертую твидовую куртку и носил на плече рюкзак.
Мы устроились за столиком в ресторане, и Эдвардс принялся перебирать принесенные с собой книги. Он был автором нескольких трудов, в том числе «В поисках Шерлока Холмса» — весьма удачной повести о молодых годах Конан Дойля. Однако сейчас он предъявил мне труды Грина.
— Грин, — сказал он, — был лучшим в мире специалистом по Конан Дойлю. — Я вправе судить об этом: Ричард перерос нас всех. Примите это как заявление эксперта. — Он был вполне безапелляционен.
С Грином, рассказал Эдвардс, он познакомился в 1981 году, когда готовил книгу о Конан Дойле. В ту пору Грин вместе с Гибсоном собирал библиографический материал и охотно делился находками с Эдвардсом, хотя сам еще не успел их опубликовать.
— Такой это был человек, — подытожил Эдвардс. Смерть Грина казалась ему еще более загадочной, чем преступления в рассказах Конан Дойля. Он взял один из томов с предисловием Грина и зачитал мне знаменитый пассаж из «Установления личности». Я как будто услышал холодный, ироничный голос великого сыщика:
Жизнь несравненно причудливее, чем все, что способно создать воображение человеческое. Нам и в голову не пришли бы многие вещи, которые в действительности представляют собой нечто совершенно банальное. Если бы мы с вами могли, взявшись за руки, вылететь из окна и, витая над этим огромным городом, приподнять крыши и заглянуть внутрь домов, то по сравнению с открывшимися нам необычайными совпадениями, замыслами, недоразумениями, непостижимыми событиями, которые, прокладывая себе путь сквозь многие поколения, приводят к совершенно невероятным результатам, вся изящная словесность с ее условностями и заранее предрешенными развязками показалась бы нам плоской и тривиальной.
Захлопнув книгу, Эдвардс сказал, что они с Грином все время обсуждали предстоявший аукцион Кристи.
— У Конан Дойля было пятеро детей, — продолжал он, — и трое из них стали наследниками его литературных прав — вот что повлияло на нашу с Грином работу. Двое парней — плейбои: абсолютный эгоист Денис и омерзительно извращенный Адриан. А дочка — просто чудесная.
Грин, по словам Эдвардса, настолько сблизился с дочерью Конан Дойля Джин, что сделался для этой одинокой женщины кем-то вроде сына — и это при том, что прежде отпрыски Конан Дойля не желали иметь дело с биографами своего отца. К примеру, в начале 1940-х годов Адриан и Денис согласились помочь Хескету Пирсону в работе над книгой «Конан Дойль: его жизнь и творчество», но когда книга вышла, то, обнаружив в ней определение Конан Дойля как «обычного человека с улицы» (так любил описывать себя сам создатель Шерлока), сыновья возмутились. Адриан поспешил опубликовать собственный опус «Подлинный Конан Дойль», а Денис вроде бы даже вызывал Пирсона на дуэль.
С тех пор Джин бдительно охраняла наследие своего отца от исследователей, которые могли бы изобразить Конан Дойля в неприглядном или даже просто в беспощадно объективном виде. И все же она доверилась Грину, который удивительным образом сочетал страсть к истине с почти набожным почитанием Конан Дойля.
Эдвардс уверял, что Джин не только позволила Грину заглянуть в драгоценные документы, но и просила его помочь, когда перевозила часть бумаг на хранение к своему адвокату.
— Ричард держал их в руках, он непосредственно участвовал в транспортировке, — подытожил Эдвардс. — Вот почему в нем видели угрозу.
По мнению Эдвардса, Грин был основным препятствием для аукциона Кристи, поскольку он своими глазами видел часть заявленных на распродажу бумаг и мог засвидетельствовать, что Джин собиралась подарить их Британской библиотеке.
Вскоре после того, как появилось объявление о предстоящем аукционе, Эдвардс и Грин выяснили, что за этим стоят Чарльз Фоли, внучатый племянник сэра Артура Конан Дойля, и два его кузена. Каким образом эти дальние родственники заполучили доступ к архиву — этого ни Грин, ни Эдвардс не могли понять.
— Очевидно, тут дело было нечисто, кто-то поспешил присвоить бумаги, предназначенные для Британской библиотеки, — заявил Эдвардс и добавил: — Это не предположение — мы знали это наверняка.
Так же «наверняка» знал Эдвардс, что его друга убили. Он перечислил косвенные улики: Грину кто-то угрожал; в частности, Грин называл американца, который «пытается его уничтожить». Кое-кто высказывал предположение, что Грин погиб в результате аутоэротического эксперимента, но Эдвардс напомнил, что ни на трупе, ни рядом не было никаких следов сексуальной деятельности. Более того, удавление — один из самых жестоких способов казни, «к такому методу прибегают опытные наемники». Самоубийство Эдвардс отметал, поскольку Грин никогда не страдал депрессией и буквально накануне смерти вместе с другом обсуждал отпуск в Италии: они собирались поехать туда через неделю. И уж если Грин убил себя, то где же в таком случае предсмертная записка? Человек, педантично записывавший каждую мелочь, не пренебрег бы этим.
— Я мог бы привести еще множество соображений, — продолжал Эдвардс. — Например, то, что Грин был удавлен шнурком, хотя он всегда носил ботинки на липучках.
Каждая мелочь в глазах Эдвардса имела значение, он подмечал все, как подмечал бы Шерлок Холмс. Особое значение в его глазах имела обнаруженная у изголовья постели початая бутылка джина. Он считал это несомненным доказательством постороннего присутствия: Грин был знатоком вин, в тот вечер за ужином он пил марочное вино и ни в коем случае не стал бы запивать его джином.
