Мы расстались и, не оглядываясь, вышли с разных концов переулка. Казалось, я отравлен вонью, тяжестью пыток, выпавших на долю Кида, и дружбой заплечных дел мастера.
* * *
Головы преступников, торчащие на кольях вокруг тюрьмы, казалось, улыбаются мне одному. Их остановившиеся взгляды напомнили мне о юноше, которого я увидел однажды в переполненной таверне. Ни один из нас не сказал ни слова, не сделал движения навстречу, но мы знали, что сойдемся этой ночью. Так и было, он увел меня из той таверны, и ночь была сладка.
Я шел дальше, головы ухмылялись мне вслед, и я не мог стряхнуть мысль о том, как мой язык блуждает по их разлагающимся ртам. Тюремщик был прав. Из множества людей, кого я мог предать, есть лишь один, чья жизнь могла, пусть на время, выкупить мою. Я гадал, известно ли ему о моей беде, просчитал ли он ход моих мыслей и не раздумывает ли уже сейчас, пока не поздно, нанести первый удар.
* * *
В тени собора Святого Павла есть книги на любой вкус и настроение. Поэзия, проза, песни и сонеты соседствуют с молитвенниками и назидательными сказками. Дамские романы, перевязанные кружевными ленточками под цвет нижнего белья, лежат вперемешку с руководствами для мужчин и сухой теологией. Баллады, по полпенни штука, уродливые гравюры, годные разве что украсить клетушку школяра, скучающего по дому. Болезни лошадей, людей, собак и государств. Как растить детей и просо, как вызывать смех и Дьявола. Описания чудовищных вещей и невероятных преступлений. Итальянские картинки, которые можно смотреть только джентльменам. Здесь найдется все, если только знать, где искать.
Книжные лавки, окаймляющие церковный двор, так же разнообразны, как их товар. Простые палатки, скромные лотки, увешанные брошюрами, и целые трехэтажные дома, набитые сотнями томов. Улей, кишащий ученостью под стать Александрии. Книгоиздателей и печатников осаждают авторы; одни пресмыкаются в надежде пропихнуть свои вирши в станок, другие высокомерно сетуют на невежество торговцев, их привередливость и ничтожные тиражи.
Над каждой дверью болтаются размалеванные доски с таинственными надписями: «Полумесяц» и «Рука», «Святой Дух» и «Святой Агнец», «Голова Быка», «Голова Епископа», «Песьеглав» и «Главенство». Если нужно без следа затеряться, лучше места в Лондоне нет. Ханжи и фаты, скитальцы и вельможи, девицы и старики толкутся здесь бок о бок, и никто не выделяется из толпы.
Книжные лотки, что сгрудились посреди двора, в тот день были открыты с семи утра. Было за полдень, и часы, проведенные за прилавком, отпечатались на лицах книготорговцев. Несмотря на скопление народа, торговля шла вяло. Лоточники закатывали глаза, вздыхали, кривились и вполголоса переговаривались между собой, бросая вокруг настороженные взгляды. Время от времени кто-нибудь внезапно прерывал беседу, чтобы вклиниться между праздными книголюбами. На головы тех, кто листал книги, ничего не покупая, сыпались невысказанные проклятия.
Я искал Томаса Блейза, моего самого давнего и близкого друга, актера, который мнил себя поэтом. Блейз публиковал стихи, от которых взвыл бы и пес, умей он читать. Мало ему было считаться одним из лучших актеров Лондона – он лип к миру поэзии, надеясь до костей пропитаться талантом и всучить читателю собственную стряпню. Где еще искать рифмоплета-неудачника, как не среди книг? Я скоро заметил его, увлеченного беседой с важным седеющим ученым мужем. Я подвинулся ближе и стал слушать. Последний бушевал:
– Я не обязан покупать книгу только потому, что положил на нее руку!
У Блейза длинное лицо, крупные зубы и высокий лоб, увенчанный вопросительным знаком челки. За темные глаза и высокие скулы его прозвали Гадюкой – но больше в насмешку над его мягким характером, чем над мрачной внешностью. Он обнажил зубы в улыбке и наклонился к покупателю.
– С этим не поспоришь. – Улыбка стала шире; Блейз повысил голос, как это умеют только актеры, привлекая внимание публики на церковном дворе. Продавцы и покупатели стали оборачиваться. – На свете множество прекрасных книг. – Он принял устрашающий вид и поднял знакомый томик поэзии в зеленом переплете. То были его собственные стихи – единственная публикация моего друга. – Могу я узнать, чем именно эта книга заставила вас пренебречь ею?
Старик, пыхтя, отступил назад, раздумывая, как бы отвертеться от назойливых расспросов:
– Я уже сказал – особенно ничем. Может, это из-за цвета обложки.
Блейз осмотрел книгу, выставил ее на свет, картинно увернувшись от переполошившегося лоточника, чьей собственностью она была. В собирающейся толпе раздались смешки. В иной день я присоединился бы к веселью, но теперь не понимал, как он мог шутить, когда Кид изувечен, а по его лучшему другу скучает Ньюгейт. Я злился все больше, слушая, как он обращается к публике:
– Что же не так с этой обложкой?
Ученый муж снова попятился, но тут почувствовал, что окружен плотным кольцом толпы:
– Она довольно темная, я предпочитаю цвета поярче. – Он было повернулся, но никто не уступил ему дорогу.
Блейз поднял свои большие руки за его спиной, как если бы, объятый гневом, хотел схватить невежу за ворот и швырнуть через весь двор, затем опустил их по-театральному медленно, изображая немыслимыми гримасами, что едва сдерживает себя. Публика захохотала. Старик повернулся к своему мучителю, словно ошпаренный, но Блейз снова имел вид сдержанный и уязвленный:
– Я видел, как вы открыли книгу, прежде чем положить ее назад. Вы пролистнули страницу, возвели очи и затем захлопнули ее довольно резко. На вашем лице было выражение, выражение… – Он запнулся – …выражение, которого я не могу описать.
Взгляд старика был полон страдания.
– Тогда, может быть, печать. Буквы довольно мелкие, а я уже в зрелом возрасте. Или этот автор не смог описать всего, что хотел.
Толпа встретила подобную контратаку смехом. Блейз принял удар и схватился за грудь, словно раненный в самое сердце.
– Сэр, – сказал он, когда веселье улеглось, – я желаю подарить вам эту книгу.
Старик отшатнулся:
– Я не могу принять подарок от незнакомца.
– Автор ни к чему не принуждает вас, кроме как прочитать ее.
Собеседник принял вид, что как раз этого он и боится больше всего. Кто-то крикнул:
– Ты уже достаточно наигрался с этим бедолагой, не нужно мучить его еще и поэзией.
Раздался громогласный хохот, и тень непритворного раздражения пробежала по лицу моего друга. Он быстро оправился и поднял руку, предупреждая новые реплики остряков.
– Стало быть, вы частый гость здесь, у Святого Павла? – Тот осторожно кивнул. – Я здесь также каждый день, роюсь в книгах. При нашей следующей встрече вы сможете мне рассказать, что думаете об этой книге и мудро ли было пройти мимо…
Наверное, он заметил меня краем глаза или почувствовал тяжесть моего взгляда, ибо прервал свою болтовню на полуслове. Он обернулся, как будто его окликнули, и наши глаза встретились.
