Книга Электрические тела - Колин Харрисон

Придя домой, я думал о женщине из поезда подземки, вспоминал ее полные губы и темные глаза, когда Моррисон снова нашел меня. Его голос прогудел с моего автоответчика:

– Из Бонна позвонили сегодня вечером, Джек. Не знаю, чего они тянули. Они готовы начать переговоры. Конечно, у них есть вопросы: передача прав на имущество, да и номенклатурные номера издалека кажутся более привлекательными, но теперь мы...

Он заговорил о совещании, которое должно было состояться на следующий день. Мы начали наращивать темпы. Ускорение и замедление – это два главных умения любого главного администратора. За несколько месяцев до этого Моррисон тайно собрал всех преданных ему людей и сообщил им, что он планирует слияние Корпорации и «Фолкман-Сакуры», второй крупнейшей международной коммуникационной корпорации, возникшей в 1991 году, когда японский производитель электроники купил германский конгломерат средств массовой информации. По словам Моррисона, Президент не был в курсе сделки, но это обещало стать только одной из множества трудностей, которые у нас возникнут. С юридической точки зрения подобное слияние будет чрезвычайно непростым, но возможным. Юристы найдут способ обойти ограничения, наложенные Федеральной комиссией связи на продажу средств связи иностранцам. Некоторые владельцы акций будут шокированы и немедленно подадут судебные иски, но он рассчитывает на то, что скупщики приобретут большие пакеты акций, желая перевести часть средств в немецкие марки – валюту, которая на тот момент была значительно устойчивее американского доллара. Вашингтонская администрация будет снисходительна. Определенные заверения уже были сделаны, определенные связи установлены. Члены группы Моррисона должны будут разработать предложение по интеграции рынков и продукции двух компаний. Это была сложная задача. Стоимость сделки намного превышала сумму покупки «Эм-си-эй» компанией «Мацушита» за 6,1 миллиарда долларов в 1990 году. Мы были потрясены, а потом обрадованы и начали грезить о том, как сделаем на этом свои карьеры. За пределами тридцать девятого этажа о нашем плане никому не было известно.

– «Дойчебанк» теоретически одобрил финансирование при условии, что в среднем стоимость наших акций за тридцать дней не будет колебаться сильнее чем на три пункта, – продолжил Моррисон. – Так что это в порядке. – Он сделал паузу. – И еще одно, Джек. Почему бы нам с тобой немного не поговорить приватно у меня в кабинете после ланча? Маленький вопрос. Ненадолго. Увидимся завтра.

Про Корпорацию все знают. Все смотрят фильмы, которые производит отдел развлечений – сейчас уже по сорок лент в год. Это крупные картины с именами, которые известны всем и которые одновременно идут примерно в девяти тысячах премьерных кинотеатров по всей стране. Все читают то, что производит отдел журналов: новости, спорт, финансы, и смотрят каналы отдела кабельного телевидения, и покупают продукцию книжного отдела: поваренные книги, самоучители, биографии знаменитостей, романы и даже книжки-раскраски вроде той, что была у девочки в подземке. Люди во множестве приобретают компакт-диски и кассеты, производимые под эгидой отдела музыкальных развлечений. Корпорация – крупнейший в мире дистрибьютор телепрограмм, и по ее лицензиям идут более восемнадцати тысяч часов шоу в более чем ста странах на пятнадцати языках. Переключаются рычаги, и громадный содрогающийся колосс поп-культуры приходит в движение. Единственный вопрос заключается в том, будет ли продаваться продукт, будут ли им пользоваться, будут ли его покупать.

Среднему человеку не важно происхождение продукта, ему важен только сам продукт – новости, музыка, комедии, игровые шоу, мыльные оперы, кинофильмы, уродливо вылизанные тематические парки (Корпорация владеет уже шестнадцатью), журналы для фанов, бестселлеры, продолжения, новая доза информации, новая порция адреналина. Корпорация даже втихую приобретает информационные ночные программы. Корпорация живет в каждом из нас, это она решает, кто мы такие и как нам видеть мир. В эту минуту, пока вы делаете вдох, она растет, покупает дочерние предприятия, все, что стоит меньше ста миллионов долларов, не заслуживает даже мимолетной остановки. Независимые звукозаписывающие компании, многозальные кинотеатры в России, странные новые компьютерные исследовательские лаборатории в Калифорнии, бразильские телестудии, издательства новых популярных комиксов, неоперившиеся кинокомпании. Она растет словно толстуха, бесшабашно пожирающая конфеты, пока окружающие в ужасе шарахаются при виде такого аппетита. Если она рухнет, земля содрогнется – и только благодаря своему громадному весу она останется на ногах.

Корпорация – это именно та БОЛЬШАЯ американская корпорация средств массовой информации и развлечений, во много раз крупнее «Диснея» или «Парамаунта» и всех остальных. Ее акции считаются самыми надежными ценными бумагами следующего тысячелетия и потому покупаются японскими и германскими банками, университетами и другими учреждениями с огромными фондами, моей alma mater, Колумбийским университетом, Гарвардом, Фондом Форда, всеми крупными пенсионными фондами, громадными фондами взаимного страхования – всеми. Доход Корпорации за 1992 год составил 32,6 миллиарда долларов, ежегодная прибыль без учета процентов, налогов, снижения стоимости и амортизации – 4,6 миллиарда долларов. По рыночной стоимости она считается пятьдесят шестой по размеру компанией мира со свободным оборотом акций. И я обитал в самом ее сердце, высоко, на тридцать девятом этаже. Женщина с запоминающимися губами и чудесным невинным ребенком смотрела на меня и видела только лысеющего мужчину в дорогом костюме, от которого разит спиртным и одиночеством. Это казалось единственным понятным объяснением. Она дождалась, чтобы поезд подземки уехал, а потом улыбнулась дочери, улыбкой прогоняя со встревоженного детского личика смешного дяденьку с его смешной визиткой, и пошла к выходу, бросив визитку в урну. Через минуту женщина уже забыла обо мне. «Забудь о ней, – подумал я, – ты ее больше никогда не увидишь». Я почистил зубы и выпил таблетку низатидина – триста миллиграммов. Повышенная кислотность – серьезное заболевание и требует приема лекарств. В отличие от язвы, расположенной в нижней части желудка, моя болезнь находится в горле: «эрозивный гастроэзофагальный рефлюкс» – вот как она называется. Вы становитесь экспертом по этому заболеванию – то он тихо сидит в грудной клетке, на секунду вспыхивая как спичка, то потоком лавы извергается через сфинктер в верхней части желудка прямо в пищевод, заставляя вас каждую четверть часа сухо кашлять. Рвота тоже случается. Вы принимаете таблетки каждый вечер, но полностью болезнь не проходит, так что вам приходится проглатывать порцию ди-геля или маалокса в качестве буфера. Кисель со вкусом мела этот маалокс. Либо он, либо майлента. Я все перепробовал. Я заглатывал это дерьмо бочками. И ел таблетки – тамз, ролейд – по полудюжине за раз как минимум. Но изжога все равно возвращается, обжигает, застревает в горле.

В тот апрельский вечер, который сейчас кажется таким далеким, я поставил будильник на четыре утра и лег спать так, как ложился всегда: зная, что утром предстоит мучительное выползание из могилы сна, когда приливная волна дня поднимет меня с постели. Дымящаяся, шумная земля будет скрипуче двигаться на своей оси, и после душа я опять буду стоять голым перед комодом, глядя на безобразие, царящее в ящике для нижнего белья, дно которого усеяно монетами, неиспользованными презервативами и квитанциями из китайской прачечной. Я буду пытаться найти пару одинаковых носков и думать о том, что необходимо сделать в течение дня: получить смету по совместному проекту постройки пятидесяти многозальных комплексов в Японии, запланировать ланч, чтобы посплетничать с южноамериканскими распространителями кинофильмов Корпорации, или еще о каком-то сиюминутно важном деле, вытягивая один синий носок и сравнивая его с другим, ощущая усталость от работы, покупок, стирки и одиночества. Что за дурацкая жизнь! В детстве мы не представляем себе скуки и страданий взрослого существования, разрушительной беспросветности. Чашки кофе. Куда-то исчезающие годы. Я боялся, что постепенно становлюсь похожим на моего соседа, некого Боба, дважды разведенного продавца больничного оборудования, который в свои сорок с небольшим тихо встречал и провожал всевозможных одиноких женщин. На лице у этих женщин была гримаса тайной надежды: «Может быть! Может быть, это он!» – но неизбежно через неделю или через месяц Боб уже шел с другой. У него был понурый, виноватый вид, однако лицо его украшали тонкие усики, а походка была хвастливо-развязной. По утрам в выходные дни, сидя в саду, я иногда случайно видел Боба через окно его кухни: он стоял в черных плавках и варил кофе. Он выглядел нелепо в облегающих трусах, мужчина, распрощавшийся с молодостью уже лет двадцать назад: мясистая обвисшая задница в ямочках, тонкая сигара, свисающая изо рта. Он напоминал мне мужчин, которые никак не могут удачно жениться и часто обречены на медленное и очевидное дряхление.