Мадлен Рабатэ пересекла комнату и подошла к небольшому шкафчику, заставленному дешевыми безделушками, дыша так тяжело, словно прошла минимум полкилометра.
— Вот…
Бертеги приблизился. Между двумя фарфоровыми ангелочками стояли в ряд несколько книг, обложки которых напоминали об оформлении детективных романов. Одна из книг была развернута так, что обложка была видна полностью. Бертеги тут же узнал ее: на голубом фоне — цветок лилии с капелькой крови на лепестке… Точно такую же книгу он видел на ночном столике жены этой весной (Мэрил была аспиранткой на кафедре английской литературы, и в течение тех девяти лет, что они были женаты, Бертеги всегда засыпал под шорох переворачиваемых ею книжных страниц). «Голубая лилия». Фотографию автора он тоже узнал — она была точной копией того снимка, что стоял на комоде, только поменьше. Понятно, почему он не узнал этого человека с первого взгляда: как-то не ожидаешь увидеть фотографию писателя, которого читает твоя жена, на комоде возле трупа, распростертого у твоих ног.
Итак, это была фотография Николя Ле Гаррека.
Бертеги вынул из кармана носовой платок и осторожно взял книгу в руки.
— Значит, покойная — мать Николя Ле Гаррека, — проговорил он, рассматривая книгу.
Мадлен Рабатэ кивнула с таким гордым видом, словно бы отблеск славы автора и на нее падал.
Бертеги пробежал глазами аннотацию на обложке. Издатель явно стремился заинтриговать читателя:
«Клэр любит лилии. Нот уже два года она получает их каждую неделю… неизвестно от кого. Тайный поклонник?
Клэр находят мертвой. На ее обнаженной груди — голубая лилия.
Для лейтенанта Куттоли нет сомнений: убийца и даритель цветов — один и тот же человек. Однако вычислить его нелегко: личная жизнь Клэр была весьма запутанной. Два мужа, любовники, любовница… Кто же посылал ей цветы? И главное — зачем?»
На мгновение Бертеги прикрыл глаза и нахмурился. Мэрил что-то говорила ему об этой книге, но он никак не мог вспомнить.
Он снова вернулся к аннотации.
«В свои тридцать восемь мет Николя Ле Гаррек опубликовал уже пятый роман. „Голубая лилия“, вслед за „Голубым изумрудом“ и „Незапятнанной белизной“, завершает его „Квинтет красок“ и серию приключений уже ставшего известным корсиканского полицейского — лейтенанта Куттоли».
Наконец он вспомнил тот разговор с Мэрил, как-то вечером, уже перед сном. Она сказала, слегка рассеянным тоном, словно знала, что ее Кабан уже начинает постепенно обследовать территорию собственных снов: «Забавно, я впервые читаю книгу этого автора, но у меня такое впечатление, что я уже встречала его персонажа. Очень похож на тебя, дорогой».
Бертеги отложил книгу.
— Здесь не написано, что он родом из Лавилля, — произнес он вполголоса, скорее для себя, чем для Мадлен Рабатэ.
— Нет-нет, он отсюда. Он вырос в этом доме. Его комната на втором этаже — такая же, как тогда, там ничего не меняли. Но…
Она замолчала.
— Но?.. — повторил Бертеги.
— Но он никогда сюда не приезжал. Я его никогда не видела. Ни разу за двадцать лет. Все, что я знаю о нем, вот здесь: книги и фотография…
Она понизила голос, словно на что-то намекая.
Из коридора донеслись голоса Клемана и судмедэксперта.
Мадлен Рабатэ устремила на комиссара умоляющий взгляд. Но Бертеги еще о многом нужно было ее расспросить. Были ли враги у Одиль Ле Гаррек? Был ли у нее любовник? Однако он решил не задавать этих вопросов раньше времени, чтобы не порождать ненужных слухов. В Лавилле несколько последних лет и без того было неспокойно.
— Ну что ж, кажется, все более-менее ясно… Простите, что отнял у вас время. Вы можете идти. Не думаю, что вы мне снова понадобитесь. Но если вдруг вспомните что-нибудь, — он достал из кармана визитку и протянул горничной, — вот все мои координаты.
Мадлен Рабатэ взяла визитку с такой осторожностью, словно это была взрывчатка.
— Хорошо. — Она нервно потерла руки. — Что ж, тогда я пойду…
В дверях она чуть не столкнулась с Клеманом и судмедэкспертом Оберти — молодым человеком, недавно назначенным на эту должность.
— Клеман, проводи мадам Рабатэ к выходу. На всякий случай еще раз уточни ее адрес и телефон.
Лейтенант тут же принялся исполнять распоряжение начальника.
— Весьма вероятно, сердечный приступ, — с ходу заявил Оберти.
— Вы уверены… доктор? (Бертеги мгновение колебался, перед тем как произнести это слово, поскольку никогда не понимал, как можно называть какого-то юнца так же, как и почтенного мэтра, потратившего десяток с лишним дет на одну только учебу.)
— Не на сто процентов, но, во всяком случае, после первичного осмотра не могу предположить ничего другого, — ответил Оберти почти радостным тоном, одновременно обводя глазами комнату. — Можно провести и более подробный осмотр, если вы сочтете нужным. — И без всякого перехода добавил: — У нее был вкус, у этой женщины. Но я вот думаю: а умела ли она готовить?
Бертеги ничего не сказал. Он знал профессиональную склонность тех, кто регулярно имел дело с трупами: представлять покойников живыми — пытаться воссоздать их личность, их жизнь.
— Однако нет заметных признаков, указывающих на необходимость вскрытия, — произнес Оберти все тем же рассеянным тоном.
В этот момент его взгляд упал на обложку «Голубой лилии».
— О! Кажется, точно такая фотография стоит в спальне на комоде… Это ее родственник?
— Сын, — тихо ответил Бертеги и уже громче добавил: — Да, я настаиваю на вскрытии.
Юный медик подошел к шкафчику и осмотрел остальные книги.
— Нет проблем, начальник — вы. Но все-таки скажите, какие у вас мотивы? Может быть, это поможет мне найти то, что вас интересует…
— По идее, вам должен был сказать об этом Клеман, когда вы были наверху. Есть одна деталь, которую вы не заметили…
Оберти немного склонил голову набок, словно удивленный щенок.
— …хотя вообще-то это и наш промах. (Бертеги взглянул в глаза юного судмедэксперта за стеклами очков, круглых, словно у Гарри Поттера.) В руке покойной была зажата телефонная трубка. Но линия оказалась перерезана.
Оберти, пораженный, застыл на месте. Но под взглядом комиссара его отвисшая челюсть вернулась на место, и он проговорил:
— Хм… не знаю, поможет ли вскрытие установить, кому именно она звонила, но крайне любопытно узнать то, что могла бы сообщить мать Николя Ле Гаррека…
Глава 2
Бастиан вынырнул из сна, словно из глубокого омута — еле переводя дыхание, с колотящимся сердцем. Несколько секунд он непонимающе обводил комнату глазами: высокий потолок с лепным узором в виде приторно-слащавых ангелочков, высокое окно-дверь, сквозь решетчатый переплет которого уже просачивался слабый бледно-серый свет осеннего утра… Когда его взгляд упал на камин, он успокоился: там, где полагалось бы гореть дровам, стояли плетеные корзины с его старыми игрушками: Джи-Ай Джо, Бэтмен и десятки других, которые теперь, когда ему было уже почти двенадцать, больше его не занимали — он отказался от них в пользу игровой приставки и магических карт.
