— Мать, — коротко ответил Олег.
— Надо же! — посочувствовал ему водитель. — Не повезло тебе, видать, с матерью.
— Не твое дело, — бросил Олег. — Ты рули давай, а то еще со столбом поцелуешься.
— Не каркай, парень, мне еще сегодня пахать и пахать…
Ливень кончился. Они ехали по прямому, как стрела, проспекту. Под навесами автобусных остановок скучали девчонки в красных мини-юбках и черных ажурных чулках.
Такси остановилось на светофоре, и тут же одна из девиц подбежала к машине, сама открыла дверцу. Олег поначалу подумал, что ей нужно подъехать куда-то, если им по пути. Но услышал другое:
— Привет, солдатик! Отдохнуть не хочешь?
— Тебе чего? — не сразу понял Лютаев.
— Ты что, с луны свалился? — засмеялась путанка. — Дай честной девушке заработать. По-французски — червонец. Потрахаться прямо в машине — четвертак. А если ко мне домой, то полтинник. А чего, дорого разве? — удивилась она, наткнувшись на тяжелый взгляд Лютого. — Так я защитнику Родины скидку сделаю!
— Пошла на хер, паскуда! — громким шепотом, чтобы не потревожить мать, сказал Лютый.
— Ой-ой-ой! Какие мы правильные! A-а, ну, понятно, — путана разглядела женщину, спавшую на плече десантника. — Ты себе уже старушку снял. Странные у тебя вкусы, парень. Сюда посмотри! — Повернувшись спиной, девица нагнулась, задрала коротенькую юбку и показала Лютаеву сдобные ягодицы. Видно, трусы она принципиально на работу не надевала.
Зажегся зеленый свет. Олег резко захлопнул дверцу перед самым задом девицы. Таксист, довольно хохотнув, дал по газам.
По дороге мать пришла в себя, протерла руками опухшие глаза. Ничего не сказала, только отодвинулась к противоположной двери, вся съежилась, искоса посматривая на сына. Лютый с удовлетворением отметил, что мать сама не своя после сегодняшней встречи на вокзале. Но это его мало трогало, ничего, кроме равнодушия, он не испытывал.
— Вот она, твоя улица, — объявил таксист. — Дом седьмой, а какой корпус, говоришь?
— Первый, — напомнил Олег.
— Ага, первый, это направо. — Водитель аккуратно въехал во двор, подкатил к пятиэтажному дому.
— Остановите здесь, — попросила мать.
После того как Лютый расплатился и таксист уехал, они вместе вошли в подъезд, поднялись пешком на четвертый этаж. Он довел мать до самой двери и остановился.
— Проходи, Олежек, — сказала мать, открывая перед ним дверь в квартиру.
— Нет, — упрямо покачал головой Лютый и бросил ее сумку через порог. — Мне здесь делать нечего.
— Как? — она растерянно заморгала. — Ты даже в дом не войдешь? Я прошу тебя! Я тебя умоляю! — мать судорожно вцепилась в полы его расстегнутой форменной куртки и потянула за собой. — Я хочу, чтобы ты остался со мной!
— Это не мой дом. И я здесь жить не буду, — жестко сказал Лютый.
— Ну хочешь, я встану перед тобой на колени? Олежек, родной! — И снова у нее из глаз хлынули слезы. Она рухнула перед ним на колени, поймала руки и стала покрывать их поцелуями.
Грубо оттолкнув ее, он побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Пулей вылетел из подъезда, поправил на плече сумку, быстрым шагом пошел прочь, боясь только одного: что мать кинется за ним и снова станет умолять остаться…
Остановился он только через два квартала на широкой улице, разделенной на две части зеленой пешеходной зоной. Опустился на еще мокрую после дождя деревянную скамейку под фонарем, залившим все вокруг голубоватым ртутным светом. Был поздний вечер. Прохожих на улице почти не было, да ему и не хотелось никого видеть. К тому же, одиночество всегда было ему впору.
Он вспомнил мать, ее жалкое, виноватое лицо. После этой встречи с ней он не стал счастливее — лучше бы ее не было. И матери тоже лучше бы не было. Хотя иногда он даже был ей благодарен за то, что она его бросила. Это она помогла ему понять — давным-давно, еще в сиротском детстве, — что в этой жизни нет родных и близких. Ему никто не нужен. Под этим небом он всегда и везде один.
Каждый думает только о себе, каждый должен быть только за себя и против всех. Только в этом случае ты не обманешься, и тебя никто не обманет. Он мысленно перенесся в Афганистан. Вот там действительно была дружба. Там он встретил ребят, за которых не жалко было отдать жизнь. Но все они остались в афганской земле.
Олег открыл сумку, вытащил из блока очередную пачку сигарет, нервно закурил. Взгляд его упал на лежавший сверху дембельский альбом. Его оформлял-разрисовывал там, в Афганистане Руслан Петровский, он же Джоконда, он же Джокер. А вот фотка Стасовой девчонки. Джоконда этот снимок спас, когда Стас хотел его порвать, узнав, что она его не дождалась. А потом, после гибели ребят, Олег вклеил в альбом все фотографии, которые нашел в их вещмешках. А вот общая фотография девятой роты.
— Здорово, мужики, — сказал он тихо. — Джоконда… Ряба… Воробей… Стас… Чугун… Пиночет…
Лютый закрыл глаза, откинулся на спинку скамейки. Перед ним возникла неестественно яркая, обжигающая сетчатку картина минувшей войны…
Афганистан. Перевал Гиндукуш.
Июль 1988 года.
Солнце палит нещадно. Слава богу, что ветер дует в спину, но все равно, в воздухе полно пыли. Песок везде: на потных лицах и открытых участках тела, на оружии, на одежде. Он набивается в глаза и уши, хрустит на зубах. Из-за этого еще сильнее хочется сделать хоть один глоток воды. Но этого делать нельзя — в горах воду хрен найдешь. Олег дает команду пить только с его разрешения.
Со всех сторон небольшое, зажатое скалами наклонное плато, на котором они находятся, окружают более высокие горы, похожие на спины гигантских окаменевших драконов. Это вам не Северный Кавказ с минеральной водой и всесоюзными здравницами на каждом шагу. Тут — Афган, страна дикая, суровая, первобытная. И горы какие-то долбанутые — неприступные скалы, пропасти, ущелья. Рядом с ними человек сам себе кажется букашкой. А из-за каждого камня можно запросто пулю в лоб схлопотать. Такие вот дела.
— Лютый, видишь? — К Олегу ползком подбирается Джоконда со снайперской винтовкой Драгунова на локте. — Это же духи!
— Сам знаю, что духи, не слепой, — шепчет Лютый в ответ, приподнимается и подносит к глазам бинокль, чтобы получше разглядеть пятерых бородатых мужчин, медленно шагающих по тропе, ведущей в горы.
Пятеро моджахедов, одетые в традиционную мусульманскую одежду — просторные светло-серые балахоны, такие же штаны, на головах войлочные шапки блином, — несут в руках оружие, за плечами у каждого большой мешок, даже не мешок, а вьюк.
Чугайнов, он же Чугун, Лютаев, Воробьев, Петровский, Стасенко, Бекбулатов и Рябоконь залегли между камнями, соображая, как им пройти по той же самой тропе и умудриться не попасть в поле зрения душманов.
— Не бзди, Джокер, — говорит Лютый, опуская оптику. — Сейчас они пройдут, мы минут десять выждем и тронемся следом. Они же за горкой влево свернут, а нам нужно направо уходить. Наш блокпост правее будет.
