общение. Это ведь он начал насмехаться надо мной всей школой. И вообще какое ему дело до моей жизни? Этот вопрос я ему и озвучила.
— Не зли меня, Крокодил! Я должен был все знать! Тогда ничего этого не было бы!
— Слушай Влад, хватит устраивать здесь спектакль в роли лучшего друга. Ты ничем не лучше моих родителей. Почему не сказала? Ты бросил со мной общаться, стал унижать перед всей школой. Ты думаешь, что с таким твоим отношением ко мне, я должна была с тобой делиться чем-то? Чтобы ты всей школе рассказал, какая у меня «хорошая» семья, как моя мать пьет, а отец нас бьет? Серьезно? Да и если бы ты знал об этом, что изменилось бы? Ни-че-го, — сказала я по слогам последнее слово.
— Я бы этого не допустил, — прорычал он.
— Ну да, конечно. Не лезь в мою жизнь, там нет места для тебя, — проговорила я, глядя ему в глаза.
— Вот как, — произнес он гневно, резко встал и вышел из палаты, громко хлопнув дверью, от чего я вздрогнула от испуга.
За все семь дней, что находилась в больнице он заехал лишь один раз, привезя мои вещи из дома. Я представила, как он в своем черном шлеме на черно-оранжевом мото заехал ко мне домой и без труда собрал вещи. Только смутилась, когда в сумке увидела свое нижнее белье. Надеюсь, что не он сам их собирал, а мама, хотя в этом сильно сомневаюсь. Она, наверное, снова не в состоянии.
4
Когда-то в детстве, лет так в девять, когда мы гуляли с Владом я увидела мотоциклиста в черной кожаной куртке на ярко оранжевом мото. Ох, какими глазами я смотрела на него, когда он проносился мимо нас. Еще и мои любимые цвета — черный и оранжевый. Я всю дорогу восхищалась им, говоря, что мечтаю в будущем о таком парне на мото, но Влад ворчал, что ничего такого в этом мотоциклисте нет. Забавно, но сейчас он выглядит так, как тот парень.
Всегда мечтала, что научусь ездить и куплю себе мото. Вот вылечусь, закончу школу, поступлю в университет, найду работу и начну воплощать свою мечту.
Среди вещей отрыла свой телефон и наушники. На дисплее ни одного пропущенного, ни одного сообщения. Завтракать мне не хотелось, попила больничный чай и включила музыку. Из сотен песен выбрала одну на повтор — I’m not Afraid исполнитель Eminem, в переводе на русский — «Я не боюсь». Эта песня каждый раз придавала мне сил и уверенности в себе. Я знаю в каких обстоятельствах была написана эта песня, поэтому мне всегда с ней становилось легче. Когда-то с Владом мы слушали одно и то же, поэтому в голове прокручиваются много воспоминаний, связанные с ним. Мне больно, но я не хочу ничего забывать. Это лучшее, что осталось из моего детства.
Подняв глаза к потолку, я думала о будущем, о том, что мне предстояло сделать. Нужно что-то решить с учебой и сдачей экзаменов, затем запланировать подачу документов в университет и искать работу. Как же ускорить этот процесс со сломанной ногой? Неожиданно мои размышления прерывает один идиот, который выдернул наушники. Бросив взгляд на экран телефона, он ехидно произнес:
— Все еще слушаешь это дерьмо? Не надоело? Хотя безмозглые не развиваются, остаются на всю жизнь с теми же привычками, которые когда-то привили изначально.
Я молчала. Не хочу с ним разговаривать. Просто нет сил.
— Держи, привез тебе фруктов и всяких там сладостей, — протянул мне пакет.
Демонстративно не шевельнулась, так и не произнося ни слова. Он, рыкнув, бросил его на тумбочку и ушел.
Ненавижу больницы, ненавижу врачей, ненавижу запах хлорки и лекарств. Я больше не могу здесь находиться, хочу сбежать, но с этой ногой я как беспомощный зверек. Каждый день врач заходил ко мне узнавая о моем самочувствии, проводил осмотр, направлял на анализы и рентген. Говорил, что иду на поправку, только боли в голове и ноге все еще беспокоили, и часто появлялись головокружения. Медсестра несколько раз на дню заходила делать уколы и ставить системы. Меня уже тошнило от всего. Я сильно похудела, аппетита не было, те фрукты и сладости я так и не съела. Не хотела никакой помощи от него. Больше всего раздражал врач по реабилитации со своей гимнастикой. Мне было больно и очень тяжело. Иногда, когда что-то не получалось, начинала кричать и плакать, и сдаваться. Бесило еще то, что помыться в душе сама не могла, помогала медсестра. Зато начала перемещаться с костылями, только вот на улицу выйти не было возможности. Травматологическое отделение было трехэтажным, без лифта, а я на втором, на лестнице точно упаду. Я считала дни до моей выписки, еще четыре дня. Радовало одно: посетителей у меня не было.
Стоя как-то у открытого окна своей палаты, кстати, большой одиночной, с личным душем и туалетом, похожее на ВИП, вдыхала запах елок. Они были высокими, закрывали весь обзор, но воздух был необыкновенным, как в лесу. Тишину в палате прервала мелодия моего звонка, стоящая на телефоне больше года. Подхватив костыли, допрыгала до кровати. На экране высветилось: «Мама». Протрезвела что ли? По-прежнему опираясь на костыли, ответила на звонок:
— Привет, мам.
Плач. Всхлипы. Что случилось?
— Ты тварь! Отца убила! Из-за тебя! Ненавижу тебя! Лучше бы ты сдохла во время беременности! — кричала мама.
Никогда в жизни я не слышала от нее таких слов в мой адрес. Сейчас для меня это был удар. Родная мама желала мне смерти… Пусть бы дальше игнорировала меня, пусть бы забыла про мое существование, но только не ненависть, только не эти слова…
— Мам, что произошло? Я не понимаю тебя…
Она была не в себе. По голосу поняла, что она была пьяна. Она не следила за своими словами, только кричала то, что было в ее атрофированном мозгу.
— Когда-нибудь ты, Влад и его дружки поплатитесь за смерть отца! Проклинаю тебя!
Она точно сошла с ума. Может, у нее это пройдет когда-нибудь, хотя сомневаюсь, все-таки стоит показать ее психиатру. Бред бредом, но я никак не могла разобраться в ее обвинениях.
— Мам, что за чушь ты говоришь?
— Не смей называть меня мамой! Ты сирота! И не прикидывайся дурой, я знаю, что это ты их подослала. Они при мне избили до смерти отца, а мне пригрозили смертью, если я хоть пальцем трону тебя. Не ожидала я такого от тебя и Влада. Ненавижу. И
