в заложники, конечно. А что? Ты как будто перевел долги на себя, а парень заложник. Если до его восемнадцатилетия или до скольки там лет отец не рассчитается, то бизнес и квартира твои. А заложнику главное что?
– Да откуда я знаю!
– Оставаться живым, – одновременно вклинились братья. – Мишка бордельный, ты гений!
– Ну да, у него будет типа миссия. И работа за еду. На свежем воздухе, почти курорт, чего уж. К весне будет как огурчик.
Михаил подошел к окну, где уже стоял Петр Алексеевич, и они оба уставились на голубей. Потом, будто приняв промежуточное решение, Михаил сунул ему телефон с открытой веткой обсуждения, отошел к столу, сел на удобный черный стул с металлической спинкой и стал машинально чертить на листке бумаги. Карниз, голуби. «С восьмого этажа вышла, – пришло ему в голову. – Ну да, вот с такого примерно».
На листке появился большой знак вопроса, ниже – стилизованное тюремное окно с толстой решеткой, вокруг кирпичная кладка. «Заложник», – вывел он на стене. Потом, по ближайшей ассоциации, под окном появился орел с курицей в клюве. Курица получилась упитанная, уже ощипанная и без головы. Ее толстые ножки аппетитно торчали в стороны. Рядом на земле оказалась бутылка кетчупа, потом бутылка пива… Не успел Михаил дорисовать большую банку соленых огурцов, как Петр Алексеевич подошел, сел рядом, положил телефон. «Оставаться в живых», «типа миссия», – машинально выхватил Михаил последние реплики переписки. Было тихо, только за окном у кого-то сработала сигнализация на машине – негромкое надоедливое тиликанье на одной ноте. Дорисовав банку огурцов, он принялся за небо: с одной стороны листа светило солнце с лучиками, как его рисуют дети, а с другой сверкала толстая, как сосиска, молния. Вопросительный знак между ними он еще раз обвел, отступив немного от контура. Наконец Петр Алексеевич заговорил:
– Я все сделаю. Я перепишу на вас все, что скажете, только, умоляю, давайте попробуем! Больше нет вариантов. Я уверен.
– А если он выполнит задуманное?
– Не выполнит. У него же будет миссия. Я его знаю, он надежный человек. И умеет работать, хотя сейчас ослабел сильно, конечно… У сестры моей в Болгарии так хорошо помогал сарай разбирать! Умоляю вас, пожалуйста, помогите!
– Так. Я могу его пока прописать к себе, до совершеннолетия. Вашу квартиру продаем, вы идете в комнату в спальном районе. Деньги от разницы – на погашение долгов. Комната записывается на меня, это минимизирует мои риски. Все в порядке – она возвращается вам. Моя выгода в работнике. Сейчас, действительно, его помощь по хозяйству будет очень кстати. Будет вести себя неадекватно – верну назад. Вы в этом случае останетесь без жилья. Но и без долгов зато. Не справитесь, опять влезете в долги – продадите бизнес, устроитесь на работу, снимете жилье. Мне будет компенсация за моральный ущерб в виде комнаты. И нужно оформить на меня опекунство тогда, чтобы я мог спокойно прописать Никиту, и вообще мало ли что. А вас временно лишить отцовских прав по причине тяжелой жизненной ситуации, это я все оформлю. Ну как временно, до совершеннолетия, получается, а там уже взрослый. И со школой нужно будет решать. Ему же весной выпускные экзамены сдавать? Как он учится?
– С каждым годом все хуже после того, как мать умерла. Еле на тройки по некоторым предметам. А ведь почти отличником был и музыкалку окончил с отличием. Там о нем прямо с восторгом. И он считал ее своей главной школой. Я уже советовался с директором, предлагают его оставить на второй год, так можно. Но не знаю, как ему про это сказать.
– В общем, вы готовы мне доверить сына? И никаких претензий, если что?
– Я согласен на все! Спасибо!!!
– Ну, тогда за дело!
Следующее письмо от Насти пришло не сразу. «Так. Почему мы перестали дружить. Ну да, наше общение как-то съехало на уровень приятельниц, а потом и вовсе почти сошло на нет. Так, кивнем друг другу при встрече, поулыбаемся, ну, перебросимся парой дежурных фраз. Из-за кого? Я тогда считала, что дело-то уж точно не во мне, просто у нас стало больше дел и занятий. Я получила на день рождения пуделя Малыша, потом стала ходить в клуб собаководов. Оля записалась вольнослушателем, или как это называется, в университет плюс пропадала на курсах бисероплетения и еще в каком-то кружке типа юного реставратора, что ли, при не помню каком музее. Мне это было совсем не интересно, а она не разделяла моих восторгов от секретов дрессировки. Нас объединяло – вот сейчас попробую сформулировать – во-первых, похожее восприятие мира, ну, метафизика немножко, да. Восхищение его красотой. Поиск себя и своего места, попытки понять, как все здесь устроено. Только у меня это в стихи уходило, а она через художественное восприятие шла. Этим мы и были взаимно интересны. Во-вторых, мы восхищались друг другом. Меня завораживало в ней сочетание красоты и решительности, а она „подсела на мои стихи“, это ее слова. В принципе этого сочетания больше чем достаточно, чтобы дружить всю жизнь и при разности интересов. К тому же эта разность даже могла помочь – мы ведь смотрели в одном направлении, только каждый, ну как бы сказать, через свой бинокль, что ли. Мы могли бы приобщить друг друга к своему способу восприятия. Да, так бы и было, но я свернула наше общение. А это сделала именно я, и теперь я это ясно понимаю.
Причины? Давай о них я потом напишу, а то меня зовут. А тут надо прям спокойно посидеть и подумать.
Да, вот еще: ты спрашиваешь, как там Полинка. Куча дел у нее, бегает довольная, что еще год здесь и не надо уезжать на курсы. Всем помогает по периметру, © Миша говорит, что баба Маша ее прям обожает. Ты молодец, что помог все устроить с ее занятиями.
Привет передам обязательно! Хотя вы и так в Телеграме списываетесь, она мне сказала. Ладно, пока все на этом. Лови фотку своего участка, спецом мимо прошла. Вот она, тихая осень. Которая не спросит, или как там было-то. Счастливо!»
«Эх, фотки бы отсюда тоже повыковыривать да сохранить», – подумал Алексей Степанович, разглядывая присланные Настей виды своего участка: смело штурмующие сосну красные листья дикого винограда, малиновые листочки черноплодной рябины, из которых выглядывают черные гроздья ягод, ярко-оранжевые початки облепихи с облетающей серебристыми рыбками листвой… Он помнил, как эти узенькие листочки пролетали перед ним в его последний приезд на дачу, уже другие листочки, конечно. Погодки
