было проще работать.
Наша семейная кузня была небольшая, там всегда трудились двое: мой дедушка и отец, иногда приходили наёмные рабочие. Огромная наковальня стояла посередине, и очень часто дедушка с отцом отбивали мечи вместе, клинки всегда были слишком большими для одного дворфа. Когда мне исполнилось пять, я начал очень быстро расти, и отец уже с нетерпением ждал, когда я стану для него подмастерьем. Но в первый же мой рабочий день я чуть не сжёг себя. Меня отправили раздуть огонь, а я ещё ни разу не пользовался мехами, и эта огромная махина подбросила меня почти в самый огонь. В последний момент дедушка откинул меня подальше от разгорячённой печи. Его борода сгорела под ноль, а лицо покрылось шрамами.
После того дня мама забирала меня в свою мастерскую, а иногда отец передавал мне уже готовые мечи на полировку. Родители и сами перепугались и решили на время оградить меня от опасной работы. А вот ухаживать за оружием мне понравилось. Когда полируешь металл до блеска, кажется, он поёт, искриться, а если постараться, то можно даже разобрать лёгкую мелодию. В детстве у каждого меча для меня была особенная песня, я запоминал эти мотивы и ритмы и позже играл для мамы, а она помогала сочинить песню. А ювелирные украшения, которые мы делали с мамой, они были такие утончённые, маленькие и изящные, словно эльфийские фигурки.
Постепенно я разобрался в камнях, как огранить алмаз и обработать малахит. А ещё какой лучше взять камень для палочки огненного мага. Всё это было таким загадочным и чудесным. Это занятие поглощало меня, и я думал: вот оно, вот чем я займусь, когда вырасту.
Мои родители погибли в пожаре.
Я не знаю, был ли это поджог или кто-то из домочадцев не закрыл створку печки, но наш дом пылал так ярко и ослепительно, словно отблески солнечных зайчиков в минерале. Мама разбудила меня и вывела на улицу, передав в руки соседки. А сама бросилась обратно, кажется, за вещами, или дедушкой, или украшением, которое мы делали накануне. Я уже плохо помню то тёмное, морозное утро. Помню, как стоял, пока дом не потушили, а потом побрёл по пепелищу в поисках родителей. Я не нашёл их, но уйти с места, где когда-то была спальня родителей не смог. Кажется, даже не плакал, просто смотрел на угольки от кровати, шкафов. А потом на небо, откуда сыпался пепел. Он был будто повсюду, от него першило в горле, и вся моя одежда была серая.
Позже меня утащила тётушка с пепелища, долго отряхивала от золы, прежде чем впустить в дом, но, устав, просто заставила раздеться на улице до трусов, а мою пижаму выкинула. И заставила выкинуть обгоревшую шпильку для волос, которую я нашёл среди золы. Больше у меня ничего не осталось.
Она относилась ко мне снисходительно примерно месяц, а потом отправила в кузню рядом с домом. Каждый раз, работая среди пламени, стука наковальни и криков, я словно был в аду. Ненавижу кузницы, но ещё больше — советы забросить эту музыку и заняться мужской работой, пойти ковать мечи.
Только ближе к вечеру я выбрался из комнаты. Эмма сидела под дверью, она подскочила, как только я вышел, и со страхом взглянула на меня.
— Дядя Хаген, вам плохо? — тихо, одними губами спросила она.
— Нет, просто приснился кошмар, — я попытался выдавить из себя улыбку. — Не переживай, кажется дневной сон — это не моё.
Я как-то неловко улыбнулся, а Эмма не очень поверила моим словам и помогла мне спуститься. Таверна сегодня была полупустая, лишь несколько постояльцев ужинали и обсуждали планы на завтрашний день. Я присел за стойку и тупо уставился в деревянные узоры. Хватит ли у меня решимости на этот разговор?
Ганс подошёл через пару минут, поставил мне кружку с элем. Что-то спросил, но я не услышал, лишь медленно поднял на него голову и хмыкнул. Рыжий трактирщик нахмурился и как-то по-отечески тронул мой лоб.
— Ты как себя чувствуешь? Может, бульона тебе сделать? — Ганс в секунду стал обеспокоенной наседкой: мне даже неловко от такой заботы.
Я шлёпнул себя по щеке и мотнул головой. Сейчас совершенно не время для моих воспоминаний. Я обещал Эмме и просто обязан хотя бы начать разговор. Ганс, не дожидаясь моего ответа, отправил дочку на кухню за бульоном. Я не успел отказаться, но хотя бы отвоевал себе эль, который он попытался быстро заменить на травяной чай.
— Просто немного устал, а ещё… — я замолк, подбирая слова.
И вот что ему сказать? Мысли по той же протоптанной спирали пронеслись у меня в голове. Слова никак не хотели складываться в нейтральное и приятное предложение, и это ещё больше выматывало. Кажется, будто это обещание и моя нерешимость выедали меня изнутри, высасывали любые силы, словно огонь кузницы.
— Надо будет запретить Эмме тебя дёргать, совсем ведь замотает, — Ганс мотнул головой и цокнул, глядя на дверь кухни.
— Она тут ни при чём, — я мотнул головой и, выдохнув, всё-таки начал очень-очень издалека, — да и ты знаешь, как я к ней отношусь. Она мне почти как дочь.
— Понимаю, но и она не маленькая девочка. И должна понимать границы дозволенного, — Ганс коротко кивнул и налил себе немного тёмного пива. — А ещё уяснить, что не всё в этом мире такие добрые и милые.
— Мои границы не нарушены, не переживай. Знаешь, я давно думаю об одной мысли, — я записал свой страх и неуверенность и готовился, будто к прыжку с большой высоты.
— О какой? — Ганс не выдержал слишком долгой паузы и пристально уставился на меня.
Кажется, он что-то подозревает. Не нравится мне этот взгляд. Он же не бросится на меня с кулаками? Я ведь предложу ему не что-то страшное, а всего лишь небольшое развлечение для Эммы.
— Эмма вся в тебя, и её давно тянет в авантюристы, — я выпалил это почти на одном дыхании, и, пока не закончился воздух, добавил: — Может, отпусти её со мной?
— Куда с тобой? — лицо Ганса вытянулось от удивления, а через мгновение он сдвинул брови так, что они почти сошлись.
— В какое-нибудь простенькое задание, — я чуть вжал голову в плечи. — Она очень просила меня, но без твоего одобрения я не позволю себе просто взять её с собой.
— Нет, — очень грубо и резко отрезал Ганс.
— Почему ты такой… упрямый? — мой голос чуть дрогнул, Ганс побагровел.
— Какого такого гоблинского пальца, Хаген?! — он почти кричал. — Только не говори мне,
