Других ценных советов Кольцов прочитать не успел, вспомнивуказание прапора — при вызове к любому начальнику докладывать строго поформе.
— Осужденный Кольцов. Евгений Дмитриевич. Статья стоодиннадцатая часть четвертая, срок пять лет, начало срока…
— Да знаю, знаю, — дружелюбно прервал его хозяинкабинета, кивнув на стул, — присаживайся.
Кольцов сел на указанное место.
— Ну, давай знакомиться. Моя фамилия Гладких. —Майор распечатал пачку сигарет. — Федор Васильевич. Начальник оперативнойчасти. Угощайся…
— Благодарю. — Осужденный взял сигарету.
— Ты ведь тоже опер? Верно? — Майор положилтвердую ладонь на личное дело Кольцова.
— Бывший.
— Все равно, коллеги, можно сказать. Как устроился?
— Пока никак. Матрас получил. А вот костюмчик маловат.
— Поменяем… Я вот дело твое полистал, — улыбнулсякум, — ты вроде на хорошем счету был, две командировки в Чечню… Чего жтебя к нам-то определили? Ладно б ты десять лет назад из органов ушел. А тутпрактически сразу после увольнения. Не знаешь, почему?
— Видимо, не было мест, — усмехнулся Кольцов.
— Места там есть всегда… А что за драка у тебяприключилась?
— Вы ж читали приговор.
— Слушай, Жень, я вообще-то тебе помочь хочу. Каксвоему. За этим и пригласил. У меня дел и без тебя хватает, поверь… За руку недержу — можешь гулять. Только хорошо, если до ужина протянешь… Так что тамза драка? Приговор приговором, а как на самом деле было, только ты знаешь.
Федор Васильевич подошел к окну, выглянул во двор и задвинулжелтоватые, крепко прокуренные занавески.
— Да, в общем, так и было, — спокойно ответилКольцов, подняв глаза на кума, — убивать не хотел, а в рожу дал за дело.Боец этот назанимал у всего отдела денег и давай бегать. А со мной случайно вгороде пересекся. Я высказал «фи». Потом хотел в отдел притащить. Слово заслово, он брыкаться начал… Пришлось успокоить.
— Неплохо успокоил!
— У меня разряд по боксу. Но я несильно вроде приложил.А он, хиляк, сразу на землю, да башкой о поребрик. В больнице кончился. Я неотпирался. Чего отпираться, там свидетелей пол-улицы.
— Ну, насчет «несильно приложил» ты нескромничай. — Федор Васильевич решил, что пора показать своюосведомленность. — Опыт-то у тебя большой! И навыки свои не только наринге развивал.
Накануне Гладких дозвонился до кадровика питерскогорайотдела, где служил Кольцов. Лучше, конечно, было бы потолковать с кем-нибудьиз непосредственного начальства, но на месте как на грех никого не оказалось.Кадровик же привык сглаживать углы. Но этот вроде не сгладил. Подтвердил, чтода, Кольцов сел за дело, и к этому все и шло. Мол, в прокуратуре на него лежалапачка материалов, посвященных неправовым методам в оперативно-розыскнойдеятельности, в основном рукоприкладного характера. Грязный Гарри. Хотя егопредупреждали, наказывали выговорами и вели профилактическую работу, о чем естьотчет. Но урок не впрок. Как говорит «зенитовский» форвард Кержаков — бил,бью и буду бить!.. Правда, за дело. В принципе, и коллегу бывшего тоже за дело.Еще тот гусь, действительно «кидальным» бизнесом занялся.
Кадровик очень удивился, узнав, что Кольцов попал не вспецзону. Он выдвинул предположение, что родственники убиенного были крайненедовольны мягким приговором и могли «похлопотать» в УФСИНе. А в целом мужикнормальный. Не оборотень. Да, контуженный чуток на голову, но личной выгоды изэтого не делал. Жил с матерью. Есть дочь-школьница от первого брака.
Информация о «неправовых методах» оказалась для Гладкихсовсем не лишней, и он не пожалел, что потратил время на звонок в Питер.
— Говорят, ты и на службе народ прессовал. Начальствоотписываться не успевало.
— Крайне редко. И ничего личного — только бизнес.Я имею в виду: исключительно в интересах службы.
— Ну, в тридцать седьмом тоже всех лупили «в интересахслужбы»… — хмыкнул Гладких. — От этого, знаешь, не легче…
Кольцов не ответил: насчет тридцать седьмого кум прав, ноубийства раскрывать — не лекции читать. Особенно когда дилетанты-демократыпочти полностью перекрыли кислород, прикрываясь красивыми словами о сближении сЕвропой. Кольцов искренне считал себя правым и, если был убежден, что перед нимдушегуб, место которому за решеткой, не особо стеснялся, отбивая ему рога. Если,конечно, душегуб не понимал добрых слов и начинал паясничать. Но по беспределу,ради удовольствия, народ не прессовал. Впрочем, здесь, на зоне, это всем было«до сиреневой звезды».
Гладких угадал направления мыслей бывшего коллеги:
— С таким багажом да в наш вагон… Хреновато.
Он поведал историю с Колывановым. Кольцов, естественно, нехлопал в ладоши после услышанного и не кричал «браво». Кум продолжал вводить вкурс дела, рисуя разноцветные радужные картины.
— Тебе уже сказали про нашу зону?
— Кое-что… «Черный ход», воровская движуха…Насрать! — Кольцов раздраженно затушил окурок о дно тяжелой стекляннойпепельницы.
— Ну, ты тут не геройствуй, — предупредилГладких, — таких героев от стены отскабливаем. Или из тумбочек по частямвынимаем. Сидеть тебе здесь не день и не два… А зона у нас действительноворовская. К сожалению… Мы пытаемся, конечно, изменить ситуацию, но пока неочень успешно. Ты вообще представляешь, что значит воровская зона?..
— Примерно. Не на стройке работал.
— То-то и оно, что примерно… — притворно вздохнулГладких. — Но я введу тебя в курс дела. Так сказать, для общего развития ипонимания стратегии текущего момента.
Кум уселся за свой стол и закинул ногу на ногу.
«Здравствуй, дружок. Сейчас я расскажу тебе сказку происправительно-трудовую колонию строгого режима имени…»
— Последние пять лет зоной рулил некий Паша Клык.Московский вор в законе. Я его не застал, но говорят, господин строгих понятий.Вор всесоюзного значения. Откинулся в прошлом году. Но оставил после себясмотрящего, или на их языке — положенца. Пока не «законника», но личностьвесьма авторитетную в их кругах. Кликуха — Витя Сумрак. От фамилииСумароков. Но он и по жизни — сумрак. Даже мрак. Отморозок, хочу сказать,законченный. Чуть постарше тебя, сейчас ему тридцать восемь. Сел еще доперестройки в восемнадцать лет. И больше не выходил, прикинь… Получал довески.За участие в массовых беспорядках, за организацию бунтов. За побег. Вобщем — жизнь удалась… Волчара. Резкий, как гороховый суп. Зона ему —дом родной. В прямом смысле. На воле его никто не ждет, да он туда и нестремится. Чего ему там делать? Он уже и жить-то нормально, наверное,разучился. Боксер, кстати, тоже. По два часа каждый день грушу в зале молотит.
