возвышенную репутацию». 29 Эта любовь к славе стала его заклятым врагом из-за своей чрезмерности. «Пыл, который мы испытываем к la gloire, — писал он, — не относится к тем слабым страстям, которые остывают по мере обладания. Ее благосклонность, которую невозможно получить иначе как с помощью усилий, никогда не вызывает отвращения, и тот, кто может воздержаться от желания получить новые, недостоин всех тех, которые он получил». 30
Пока любовь к славе не погубила его характер и страну, у него была своя доля достойных качеств. Его двор был впечатлен его справедливостью, снисходительностью, щедростью и самообладанием. «В этом отношении, — сказала госпожа де Моттевиль, которая видела его почти ежедневно в этот период, — все предыдущие царствования… должны уступить первенство счастливому началу этого». 31 Приближенные отмечали верность, с которой он, несмотря на множество дел, каждый день по нескольку раз посещал апартаменты матери; позже они увидели его нежность к детям, заботу об их здоровье и воспитании — независимо от того, кто была их мать. Он больше сочувствовал отдельным людям, чем целым народам; он мог развязать войну с несговорчивыми голландцами и приказать опустошить Пфальц, но он скорбел о смерти голландского адмирала де Рюйтера, который наносил поражения французскому флоту; а его жалость к свергнутой королеве и сыну Якова II стоила ему самой страшной из его войн.
Похоже, он всерьез верил, что Бог назначил его править Францией, причем с абсолютной властью. Он, конечно, мог цитировать Писание для своей цели, и Боссюэ с удовольствием показал ему, что и Ветхий, и Новый Завет поддерживают божественное право королей. Мемуары* которые он подготовил для наставления своему сыну, сообщали ему, что «Бог назначает королей единственными хранителями общественного блага» и что они «являются наместниками Бога здесь, внизу». Для надлежащего осуществления своих божественных функций им необходима неограниченная власть; поэтому они должны обладать «полной и свободной свободой распоряжаться всем имуществом, будь то в руках духовенства или мирян». 32 Он не говорил: «Государство — это я», но он верил в это со всей простотой. Народ, похоже, не возмущался этими предположениями, которые Генрих IV сделал популярными в качестве реакции на социальный хаос; он даже смотрел на этого королевского юношу с религиозной преданностью и коллективно гордился его великолепием и властью; единственной альтернативой, которую он знал, была феодальная раздробленность и высокомерие. После тирании Ришелье, беспорядков Фронды и казнокрадства Мазарина средние и низшие классы приветствовали централизованную власть и руководство «законного» правителя, который, казалось, обещал порядок, безопасность и мир.
Он дал волю своему абсолютизму, когда в 1665 году Парижский парламент пожелал обсудить некоторые из его указов. Он выехал из Венсенна в охотничьем костюме, вошел в зал в сапогах, с кнутом в руке и сказал: «Несчастья, к которым привели ваши собрания, хорошо известны. Я приказываю вам разогнать это собрание, собравшееся для обсуждения моих указов. Месье премьер-министр, я запрещаю вам разрешать эти собрания и требовать их от кого бы то ни было». 33 Функции Парламента как высшей судебной инстанции перешли к королевскому Приватному совету, всегда подчинявшемуся королю.
Место дворян в правительстве радикально изменилось. Они обеспечивали нарядность и шик двора и армии, но редко занимали административные должности. Ведущим дворянам было предложено покинуть свои поместья на большую часть года и жить при дворе — большинство из них в своих парижских отелях, или особняках, большая часть — в королевских дворцах в качестве королевских гостей; отсюда и акры апартаментов в Версале. Если они отказывались от приглашения, то не могли рассчитывать на милости от короля. Дворяне были освобождены от налогов, но во время кризиса они должны были спешно возвращаться в свои сельские замки, организовывать и снаряжать своих пажей и вести их в армию. Утомительная придворная жизнь заставляла их жаждать войны. Они были дорогими бездельниками, но их храбрость в бою стала обязательной для их касты. Обычаи и этикет запрещали им заниматься торговлей или финансами, хотя они брали пошлину с проходящих через их земли товаров и свободно брали в долг у банкиров. Их поместья обрабатывались издольщиками (métayers), которые платили им часть урожая и оказывали различные феодальные услуги и повинности. От сеньора ожидали поддержания порядка, справедливости и благотворительности; в некоторых местностях он делал это достаточно хорошо и пользовался уважением крестьян; в других он плохо окупал свои привилегии, а его долгие отлучки при дворе подрывали гуманизирующую близость хозяина и человека. Людовик запретил частные войны феодальных группировок и на время положил конец дуэлям, которые возродились во времена Фронды и стали вдвойне серьезными, поскольку дрались и убивали не только секунданты, но и принципалы, а также обманывали Марса с добычей. Граммон насчитал девятьсот смертей от дуэлей за девять лет (1643–52). 34 Возможно, одной из причин частых войн было желание дать выход, за счет иностранцев, домашней драчливости и гордости.
Для фактического управления правительством Людовик предпочитал тех лидеров среднего класса, которые доказали свои способности своим возвышением, и на которых можно было положиться, чтобы поддержать абсолютизм короля. 35 Управление осуществлялось в основном тремя советами, каждый из которых собирался под председательством короля и служил для подготовки информации и рекомендаций, на которых он основывал свои решения. Государственный совет из четырех или пяти человек собирался три раза в неделю для решения основных вопросов, касающихся действий или политики; Депешский совет управлял делами провинций; Финансовый совет занимался вопросами налогообложения, доходов и расходов. Дополнительные советы занимались вопросами войны, торговли, религии. Местное самоуправление было изъято из рук безответственных дворян и поручено королевским интендантам, а муниципальными выборами манипулировали, чтобы получить мэров, угодных королю. Сегодня мы должны считать такое централизованное правительство деспотичным; так оно и было, но, вероятно, в меньшей степени, чем предшествующее правление муниципальных олигархий или феодалов. Когда в 1665 году в Овернь прибыла королевская комиссия для расследования местных злоупотреблений сеньориальной властью, народ приветствовал это грандиозное расследование (les grands jours d'Auvergne) как свое освобождение от тирании; он был в восторге от того, что великому сеньору отрубили голову за убийство крестьянина, а мелкие дворяне были наказаны за злоупотребления или жестокость. 36 Подобными процедурами монархическое право заменяло феодальное.
Законы были пересмотрены и приведены в порядок и логику, насколько это соответствовало аристократии, и сформированный таким образом Кодекс Людовика (1667–73) управлял Францией до Кодекса Наполеона (1804–10). Новый кодекс превосходил все подобные законы со времен Юстиниана, и он «внес мощный вклад в
