каком языке и кто говорит у забора.
– Честное комсомольское, Тоня, не мародер я и не перебежчик. Я два года в партизанском отряде был, все до единого слова правда. С задания мы идем, вышло так, что пришлось одежду всю сжечь. Не могу рассказать, военная тайна. Почему не веришь мне? Я ведь от чистого сердца все тебе рассказал, откуда я, как зовут, обещаю, никогда тебе не совру ни слова.
Глеб с облегчением выдохнул, он узнал голос одного из своих партизан. Девятнадцатилетний парнишка, Макар Веселов, видимо, успел уже познакомиться с одной из местных девчат, теперь же прогуливался с ней по деревенским улицам, наверстывая ранее упущенное в юности.
Тихий девичий голос ответил ему:
– Верю. Ты всю правду рассказал, честен со мной, я должна тоже признаться. Чтобы никаких между нами не было тайн.
Девушка вдруг замолчала на несколько секунд, собираясь с духом, а потом выпалила:
– Я в борделе немецком служила больше года. Вся деревня об этом знает, но они тебе не расскажут. Потому что знают, я там не по доброй воле была, боялась, что мать убьют и всех жителей сожгут, если откажусь. Мои сестры тоже были в борделе, они ублажали гитлеровцев. И от этого позора наложили на себя руки, не выдержали этого ужаса. – Тоня внезапно резко оборвала свое признание, а потом сдавленно прошептала: – Прости, Макарушка, прости. Я должна была сразу отказать тебе, а не соглашаться на прогулку. Не пара я тебе, не подхожу ни в жены, ни в подруги, ни в невесты. Никому не пара, хоть никто мне и слова не говорит из местных. Да я сама понимаю, что обычной для меня судьбы больше нет после немецкой грязи. Никогда от этого не отмоюсь, и тебе не надо такой любимой. Найдется в подруги хорошая девушка, необесчещенная. Прощай, пускай судьба твоя хорошая сложится.
Раздались торопливые шаги – девушка бросилась прочь, ошарашенный откровением Макар кинулся за ней:
– Стой, нет! Тоня! Подожди же, выслушай! Для меня это ничего не значит, клянусь! Я ведь тебе обещал, что ни единого слова не совру! Так и знай, я считаю, что ты ни в чем не виновата! И ты для меня пара!
Голоса растворились в темноте, парочка убежала в глубину сплетения улочек, чтобы объясниться до конца. За капитаном Шубиным зашаркали слабые ноги Тихона.
– Чего там? Кричат ведь, слышал Антонину Идину, ее голос! Ну, товарищ капитан, идем, отбить девчонку надо!
Глеб остановил старика:
– Нет, не спеши, отец. Ничего страшного, свои. Паренек из отряда моего, Макар, за девушкой вашей ухаживает, за Антониной. Пускай женихаются ребята, дело молодое.
Тихон охнул и зашарил по стенкам, пытаясь добраться к выходу из дома.
– Идти надо, поговорить с парнишкой. Объяснить ему, чтобы не обидел Тоню нашу. Ой, командир, давай за ними. Где палка моя, не вижу сослепу. Подай, товарищ капитан, не могу найти.
– Да что за спешка? – с недоумением спросил Шубин. Он нашел в углу сеней кривую палку и подал старику, а тот с трудом начал спускаться по старым ступенькам, на ходу объясняя, почему так всполошился:
– Тоня, она девушка хорошая. Они все красавицы у Иды Петровны уродились.
– Ваша соседка? – Капитану пришлось накинуть ватник и пойти вместе со стариком по темным проулкам в поисках Макара и Антонины.
– Она самая, Тоня – дочка ее. Три дочери у Иды Петровны было, когда они от оккупации к нам в деревню сбежали из города. Знала Ида, что бежать надо, прятаться, девки у нее погодки, Антонина – младшая. Все дочки как на подбор красавицы, глаз не отвести. Они ведь городские, не отсюда. Ида – музыкантша, в театрах выступала, потом в нашем клубе на фортепьяно для нас играла. Дочки тоже у нее с образованием, воспитанные. Они по приезде и не знали даже, как печь растопить, вдвоем одно ведро с колодца тащили. В платьях с воротничками, в туфельках, с прическами. Тоненькие, не идут – плывут, не девчата, а цветочки. Выучка городская. Понимала мать, что немцы дочек ее сгубят, воспользуются ими, вот и сбежала в глухомань. Когда деревню нашу немцы заняли, деваться Иде некуда уже было, только в лес, а как им, городским, там выжить. Вот и случилась беда сразу, которую она сердцем материнским чуяла. Ида девок в подвале прятала, на улицу их не пускала, чтобы никто из фрицев не увидел. Да все равно пришли фрицы за ними, потому что доложил про дочек староста из района, прихвостень гитлеровский. Выволокли двоих, что постарше, Тоне тогда тринадцать было, да и к офицерам в казарму утащили. Ида умоляла пожалеть девчат, ведь молодые они были, незамужние, только школу окончили, а кто ее слушать бы стал. Снасильничали девчонок, да и оставили офицерам немецким для развлечения. В доме председателя их поселили под охраной, никуда не выпускали из дома, держали, почитай, в плену. Туда толпы ходили, с района целыми машинами ездили, устроили бордель для командиров германских. Ида Петровна неделю под окнами стояла на коленях, вымолить обратно их надеялась, пока не избили ее до полусмерти. Она все равно потом ходила к борделю, хоть глазком дочек увидеть в окне. Сутками за кустом в сугробе пряталась, только бы с дочерьми увидеться, да их даже к окнам не подпускали, на улицу не давали шагу ступить. С тех пор ноги она застудила, едва ходит с палкой. Так и не случилось ей свидеться с дочерьми больше.
Старик от волнения и усилий уже едва шел, его качало во все стороны, поэтому разведчику пришлось перехватить немощное тело, чтобы не дать несчастному упасть. Тот слабым голосом рассказывал дальше страшную историю дочерей Иды Петровны:
– Два года девчата в тюрьме этой жили, ублажали офицеров немецких, никто ни разу их не видел с тех пор. А потом не выдержали такой муки страшной, подпалили ночью бордель, двери все подперли и сами заживо тоже сгорели. Утром на пожарище приехали эсэсовцы, солдат нагнали. Они всю деревню в амбар у мельницы загнали, из канистр уже бензин лили – сжечь нас всех хотели за то, что Идины дочки устроили. Тоне тогда шестнадцать исполнилось. На глазах у всей деревни платок она скинула, косу распустила, аж в глазах засияло. Как сестры, выросла девчонка – красавица писаная. На колени встала она перед офицером главным, попросила не жечь деревенских – за это она вместо сестер служить будет. Вот так все живыми мы и остались, Тоня спасла нас. Потом от голода спасала, ночью в окно кидала то хлеба ковригу, то галет, то консерву, которыми ее в борделе кормили. Все бабы с ребятишками выжили на тех харчах, ни один
