Когда в 1187 году Иерусалимское королевство пало и Святой Город был взят громадной армией Саладина, тогдашний король Гюи де Люсиньян — счастливчик, незадолго перед тем получивший королевский трон в качестве приданого, — оказался пленником султана, вместе со многими христианскими рыцарями и воинами. Большинство этих отважных защитников Иерусалима было жестоко убито по приказу Саладина. Правда, перед тем им предложили принять ислам и спасти себя от гибели, но никто на это не согласился. Пощады удостоились лишь магистр ордена тамплиеров Жерар де Ридфор[8] (чье военное руководство и советы стали основной причиной падения Иерусалима), и молодой король Гюи. Почти все, кому удалось уцелеть в той бойне, были уверены: де Ридфор не оказался военной бездарью — просто он действовал на стороне Саладина. Точно так же все были уверены, что милость к королю Саладин проявил не потому, что тот дрогнул и изменил Святому Кресту (Гюи не отличался отвагой, однако ни за что не опустился бы до предательства своей веры). Решение Саладина было продиктовано простым расчетом — доказать христианам, что он не только победоносный, но и благородный: вот же, отпустил их короля!
Пять лет спустя Ричард Львиное Сердце во главе войска крестоносцев выгнал мусульман почти со всех занятых ими христианских земель, но из-за распрей в собственных войсках вынужден был пойти на мирный договор с султаном. Дольше всего тогда обсуждалось, кому надлежит занять иерусалимский трон. Сам Ричард, узнав, как мужественно вел себя в плену обычно робкий Гюи, склонялся к тому, чтобы в Иерусалим вернулся именно он. К тому же Ричард опасался сильнее разжечь вражду между вождями Крестового похода: как бы там ни было, а Гюи оставался законным королем. В этом деликатном вопросе стоит посягнуть на закон — и новым тяжбам, притязаниям, соперничеству не будет конца.
Однако французский король Филипп-Август, с которым Львиное Сердце старался по возможности не ссориться, был против Люсиньяна, так же, как и другие предводители войска крестоносцев. И потому Ричард — при всей своей пылкости достаточно разумный и, когда нужно, даже уступчивый — предложил иное решение: пускай Гюи станет королем незадолго перед тем завоеванного Кипра, а короля Иерусалимского изберет совет христианских вождей.
Выбор пал на бесстрашного Конрада Монферратского, маркиза Тирского[9]. Но короновать избранника крестоносцы не успели. Мусульмане помнили подвиги и отчаянное мужество, проявленное маркизом при обороне Тира, и не допустили его возвышения: Конрад Монферратский был зарезан двумя ассасинами, слугами загадочного и страшного Старца Горы.
Крестоносцам ничего не оставалось, как сделать новый выбор. И на этот раз было названо имя графа Анри Шампанского, героя длительной осады и взятия Акры, а главное — племянника обоих великих королей — и Филиппа-Августа, и Ричарда Львиное Сердце, так что ни один из них никак не мог высказаться против. Что верно, то верно — граф Анри, внук Элеоноры Аквитанской[10], приходился двум королям именно племянником, хотя Ричард был старше его всего на два года, а Филипп — и вовсе пятью годами моложе.
Что было делать отважному рыцарю? Отказаться от великой чести? И это в то время, как жители Тира и Акры оплакивали погибшего Конрада и в тревоге ждали, кого судьба и воля вождей похода сделает их королем? А ведь откажешься — еще подумают, что испугался ассасинов: а ну как и его достанут их вездесущие кинжалы! Нет, граф Анри их не боялся. Он доказывал это не единожды. Словом, Анри Шампанский посчитал невозможным отвергнуть решение двух королей и всех предводителей крестоносцев.
Под торжественное пение женских и детских голосов, в облаках разожженного в глиняных сосудах фимиама, новый король въехал в древнюю Птолемиаду, которую крестоносцы звали Сен-Жан д’Акрой, в свою новую столицу. Въехал с тяжелым сердцем и с душой, полной сомнений. Но выбора у него не было.
Глава 3
Злоключения барона
— Однако что же ты встал, будто прилип к полу? Садись! Да-да, прямо в мое кресло, мне сейчас принесут еще одно. Во дворце душно, и я велю подать обед и вино прямо сюда. Ты, судя по пыли на плаще, — прямо с дороги, а стало быть, голоден, как охотничий пес после гонки за оленем.
— Так и есть, Анри, — кивнул, тоже улыбаясь, Фридрих Тельрамунд. — Однако, если уж ты мне настолько рад, окажи сперва королевскую милость: позволь помыться. Я много дней провел в пути, иногда почти сутками не слезая с седла, и конский пот въелся мне в шкуру, а не то что в одежду. Я — бродяга, но по старой привычке моюсь, едва подвернется такая возможность. Таз и губка ведь не роскошь в королевском дворце?
— Таз и губка? — присвистнул его величество. — Все же ты не знаешь Востока! У меня тут даже бассейн с теплой водой имеется. Можешь влезть туда хоть вместе с конем. Снимай с себя все и вперед!
— Прямо здесь и снимать? — расхохотался Фридрих, однако тут же скинул на перила террасы свой белый, но посеревший от пыли плащ, на котором теперь обнаружился черный равносторонний крест — знак Тевтонского ордена. — Ты не меняешься, Анри де Труа, и это, честное слово, здорово! Даже обидно, что я приехал к тебе по делу, а не просто как к старому другу.
Анри Иерусалимский махнул рукой:
— На то я и король. К королям ездят всегда только по делу. Но все это потом. Лезь в бассейн, а слуги покуда соберут на стол лучшее, что у меня тут есть. Скарлет! — он обернулся к опахальщику. — Быстрее на кухню и скажи, что я оторву ноги повару, если через полчаса не будет готово. Накрывают пускай на террасе, а на вечер приготовят факелы. И еще: притащи-ка в зал с бассейном лучшую из моих рубашек, камзол и какие-нибудь штаны. Только не шальвары, не то барон тебя убьет — он не выносит восточного тряпья!
Малыш невозмутимо уложил опахало на балюстраду террасы, поклонился, аккуратно сложив ладони под подбородком, и чуть вразвалку кинулся исполнять приказ. Когда он обернул к
