— Здравствуй, дорогая. Что, опять со своими грачами тряпок “намыла”?
— Мне тетка из Америки посылку прислала. Джинсики, рубашечки. Маме мало, мне велико. Возьмешь за дешево?
— Эй, Аня, куда возьмешь? Видишь, все девушки мимо ходят. Ничего им не надо. Целый день сижу, курю. Заболею так скоро.
— Не заболеешь, ты у нас крепкий мужик, — Аня поставила сумку рядом со стулом, достала сигареты.
— А ты откуда знаешь? — хитро прищурился Самвэл.
— Догадываюсь, — сказала Анька. — Джинсы фирменные. В “маркете” по штуке идут. Я тебе за четыреста сдам.
— Аня, давай лучше в ресторан пойдем. Я тебе хороший белье подарю. Любить буду.
— Самвэл, за совращение малолетних в тюрьму можно сесть.
— Это ты — малолетняя? — громко рассмеялся Самвэл. — Такая банда у нее, попадешься — до трусов разденут, а все в девочках ходит.
— Ну, берешь — нет? А то я себе другого барыгу найду.
— О-ох, какая ты, Аня, вредная, — покачал головой Самвэл. Он поднялся и скрылся в палатке. Анька оглянулась и вошла следом.
Они сидели во дворе в крохотном деревянном домике, стоящем посреди детской площадки, и в полумраке пили коньяк из горлышка — Миша, Иван и Анька.
Иван оторвался от бутылки, шумно засопел, сунул в рот лимонную дольку.
— Ну как? — поинтересовалась Анька. — Скажешь, дерьмо?
— Да, неплохая “конина”, — кивнул Иван. — Не зря я удочкой махал.
Анька взяла у него бутылку, сделала маленький глоток и поморщилась. — Бабки гони, Иван.
— Какие еще бабки? — Иван состроил удивленную мину. — Тебе “конины” мало? Каждый глоточек баксов тридцать стоит.
— Ты мне зубы не заговаривай — тридцать! Мы с тобой на двести “зеленых” мазали.
— Да? А не пятьдесят? — снова сыграл “под дурака” Иван.
— Миша, скажи-ка! — приказала Анька.
— Да, Ваня, двести, как с куста, — кивнул Миша, забирая у Аньки бутылку.
Иван со вздохом полез в карман джинсов, протянул Аньке две стодолларовые купюры. — Солишь ты их, что ли?
— Я, может, на квартиру коплю. Достала меня мать со своим любовником!
— Наши “шнурки” кого хочешь достанут, — вздохнул Миша.
— Он к тебе клеится, что ли? — с ревнивой ноткой в голосе спросил Иван.
— Да нет, жизни учит, — усмехнулась Анька. — Зайдет в комнату и давай пургу гнать — как себя порядочной девушке надо вести.
— А то смотри, я его приглажу — мало не покажется!
— Только попробуй! — Анька отобрала у Миши бутылку и сделала два больших глотка. Шумно выдохнула, потрогала кончиком языка онемевшее небо. Иван перочинным ножом отрезал от лимона дольку, протянул ей, но она отрицательно мотнула головой. — Может, у матери это последний шанс, а ты — приглажу! Ладно, я пошла.
Анька выбралась из домика и, накинув на плечо рюкзак, зашагала со двора.
— Зачем ей квартира? Выскочит замуж за какого-нибудь буржуя, нарожает ему тыщу спиногрызов, будет теткой, как все, — сказал Миша, глядя вслед Аньке.
— Ты, Миша, много-то на себя не бери! — Иван зло глянул на друга. — Лучше свое “Хеннеси” хряпай.
Нина Владимировна сидела на диване перед тихо мурлыкающим телевизором, рассеянно перелистывала “Плэйбой”. “Им только тело подавай, ляжки, сиськи, — думала она, разглядывая обнаженных девиц. — Душа им, козлам, даром не нужна! Подумаешь, красотки! У меня, между прочим, не хуже фигура была. Да и сейчас ничего. Валерик-то балдеет. Даром, что ли, от своей стервы бегает. Интересно, сколько они на этих фотках зарабатывают?”
Щелкнул замок входной двери, и Нина Владимировна торопливо закрыла журнал, отложила его в сторону.
— Аня? — крикнула она.
— Нет, это конь в пальто из школы пришел, — отозвалась из прихожей Анька.
— Ты где шляешься? Одиннадцатый уже.
— С Маринкой в парке гуляла.
— Смотри, нагуляешь! Я твоих детей нянчить не собираюсь. Сама воспитывать будешь.
— Мать, заткнись, а! — Анька швырнула рюкзак на свою кровать, прошла на кухню, подняла со сковороды крышку, сунула в рот остывшую котлету.
— Что получила? Опять тройка? — прокричала из комнаты Нина Владимировна.
— Господи, как вы меня все достали! — пробормотала Анька, хлопая дверью ванной комнаты.
Микрокомпьютер
Евгений Викторович отнял от уха телефонную трубку, поставил галочку напротив названия крупной оптовой фирмы и написал слово “НАШИ”. На трубке остался влажный след. В шестнадцатилетнем возрасте он переболел сильнейшей ангиной, которая дала осложнение на сердце. С тех пор Евгений Викторович начал толстеть, сделался рыхлым, обрюзгшим и всегда задыхался, поднимаясь по лестнице выше третьего этажа. Но самое неприятное для него и для окружающих заключалось в том, что он непрерывно и обильно потел. Потел Евгений Викторович в любую погоду и в любом месте: и в мороз, и в жару, во время весенней грозы и осеннего ненастья, в своем “Мерседесе” и в водах Средиземного моря, где обычно проводил неделю-другую отпуска, и в офисе, и на улице, и в постели, и во время важных совещаний. И ведь ни пил, ни курил, всегда придерживался довольно строгой диеты, постоянно занимался на тренажерах! Евгений Викторович плавился, истекая потом, как горящая свеча — парафином. Соленые капли, то и дело скатывающиеся по лицу, темные пятна под мышками на рубахах и пиджаках — все это привлекало внимание окружающих, вызывало у них сочувствие, раздражение, брезгливость, неприязнь, и, конечно, не добавляло заместителю директора мужского обаяния. Иногда, поймав фальшиво-сочувственный взгляд своих подчиненных, Евгений Викторович начинал их ненавидеть. Впрочем, был он отходчив, любил женщин и собак.
В дверь постучали.
— Давайте! — сказал Евгений Викторович.
На пороге возник длинноволосый парень с полиэтиленовым пакетом в руке. Было ему не больше двадцати. Он нервно дергал головой и теребил пуговицы своей летней длиннополой рубашки на выпуск.
— Здрасьте, — робко кивнул парень.
— Ну, коробейник, что ли? — недовольно поинтересовался Евгений Викторович. — Как тебя сюда охрана пустила?
— Я сказал, что к вам, — парень прошел вперед, присел на стул. — Я вам компьютерную штучку принес.
— Не надо! — грубо сказал Евгений Викторович, чувствуя, как по шее стекает крупная соленая капля. — Детей у меня нет, а сам я в эти штучки не играю. Так что давай отсюда!
В это мгновение пискнул селектор.
— Евгений Викторович, зайди ко мне, пожалуйста, — раздался голос директора.
— Сейчас, — Евгений Викторович выпроводил парня и закрыл дверь кабинета на ключ. “Ходят тут, оболтусы!”— раздраженно думал он, идя по коридору и потея.
