а какой-то мальчик. Даже не я лет в десять или двенадцать, а кто-то совершенно иной. С другим тембром и манерой разговаривать.
«Гоблин, — подумал я. — Переозвучка». Но смеяться не захотелось.
Оба брата, шаманка и Майа — уставились на меня, как на заговорившее полено.
Хотелось брякнуть им что-нибудь вроде: «В каморке папы Карло у камина…». Уставились, понимаешь.
Так значит, это не сон был про зал с колоннами? Или я всё ещё сплю?
Но этого же не может быть, чтобы сон во сне? Или может? Что же я Фрейда не читал, дубина с глазами?
Откашлялся тихонько, и боль в груди напомнила: проснуться-то не могу.
— Ты из кочевников? — спросил вдруг Темир. Он был тут самым младшим и не побоялся показаться глупым. — Кина — это же собака по-вашему? Ты собаку зовёшь, да?
Ойгон отодвинул брата, шагнул ко мне, не выпуская из рук меч.
— Кто ты такой? — спросил он грозно. — Отвечай: ты злой дух, вселившийся в тело человека?
— Почему сразу дух? — удивился я.
— Потому что ты говорил с духами! А теперь говоришь с нами так, будто бессмертный! — Он наставил на меня меч. — Человек бы боялся железа!
— А дух? — спросил я.
Бояться я его точно не собирался. Какой смысл? Я всё равно или мёртв, или сплю.
Ойгон нерешительно оглянулся на шаманку, но та не ответила, уставившись в стену над моей головой. Глаза у неё были дикие.
Майа замахала на сына руками: молчи, мол, уйди!
Тот нерешительно спрятал меч. Смешно это было: угрожать раненому, который почти не может пошевелиться.
— Мы не обижали тебя, злой дух, — испуганно пробормотала Майа, косясь на шаманку. — Я перевязывала твои раны, поила тебя айраном, помнишь?
Я покачал головой.
— Я не злой дух.
— А кто ты тогда? — опасливо удивилась Майа. — Три дня ты говорил с духами на чужом языке, а теперь говоришь по-нашему, но слова твои странные.
Кто я? Да знать бы.
— А зеркало у вас есть? — спросил, надеясь, что это слово Майа поймёт. — Зеркало? Такая штука, ну, чтобы на себя посмотреть?
Женщина задумалась:
— Я видела зеркало, — сказала она. — Как-то купец привозил его из самой Арды. Оно было, как будто блестящее блюдо. И в нём можно было увидеть своё лицо.
— Вот и я бы хотел увидеть своё лицо!
— А разве ты его никогда не видел? — спросил Темир.
Шаманка вдруг вскрикнула, словно увидела что-то страшное, подхватила бубен, покрутила его над огнём, а потом начала петь и кружиться на одном месте.
Песня казалась мне бессвязной, но отдельные слова я понимал. Шаманка пела про дерево, чьи корни уходят в нижний мир. И про утку, что ныряет к корням. И про злых голодных и страшных духов, что ждут шамана на долгом пути вниз.
И голос, и ритм, и движения шаманки — всё таило в себе угрозу. Мне стало не по себе, хотя меня трудно напугать прыжками и выкриками. Чего я не видел-то в этой жизни?
То есть, уже не в этой.
Но неужели шаманка и в самом деле видит мою, чужую этому миру, душу? Потому и скачет, как оглашенная?
Братья шарахнулись к стенам. Майа заметалась: пляшущая шаманка прижимала её ко мне.
Ничего не видя перед собой, она кружилась так, что верёвочки на её одежде встали торчком, словно иголки ежихи.
Меня замутило, и голова поплыла. Похоже, шаманка изгоняла меня, как злого духа!
— Да не дух я! — выкрикнул, пугаясь собственного голоса.
Если меня сейчас стошнит, то сами будут виноваты.
— А кто ж ты ещё, — буркнул Ойгон из самого дальнего угла аила.
Братья стояли, прижавшись к хлипким дверям из коры, готовые бежать или биться, если я сейчас превращусь в злого духа и наброшусь на шаманку.
Но минуты шли, а в духа я почему-то не превращался.
Накружившись, шаманка плюхнулась у очага, обессиленная, и Майя налила ей питья из бурдюка, что стоял в углу.
— Смотрел на меня? — спросила шаманка, отпив из круглой глиняной чашки. — Видел, как твоя душа плясала вместе со мной? Видел судьбу свою? Что теперь про себя скажешь?
Я мотнул головой: правда тут была не нужна, всё равно не поверят.
— Откуда сюда пришёл? — рассердилась шаманка. — На чьей стороне бился? Говори! А то посажу душу в бубен и унесу к корням дерева, что растёт у порога нижнего мира! Мёртвым — не место среди живых!
Майа вскрикнула и закрыла лицо рукавом.
Похоже, только одна она мне и верила хоть чуть-чуть. Братья хмурились. Ойгон даже вытащил меч из ножен, хотя приближаться ко мне не собирался.
Нужно было срочно что-то соврать, но что?
— Я не дух! — Это признание далось мне легко. — Я воин… Но…
Вот тут я запнулся. Я и в самом деле был воином, хотя убили меня во время другого сражения, в другом мире. (Если так, конечно, бывает.)
Дальше пошло труднее, уж больно я не люблю врать.
— Мне просто память отшибло. Совсем ничего не помню. Я очнулся здесь и сначала не понимал вашего языка. А потом почему-то понял.
— Ну и что это значит, кама? — спросил Ойгон, обращаясь к шаманке.
— Может, ты спустился с Закатных гор? — подсказал Темир. — Может, ты враг нашего рода?
— Откуда мне знать?
Этот мир был совсем незнакомым, уж лучше было идти в полный отказ, чтобы не поймали потом на слове.
— Злым духом он быть не может, — пояснила шаманка, подумав. — Я видела, что душа у него имеется. Но она — чужая ему.
— Как это? — встрепенулась Майа.
И заулыбалась, словно услышала добрую весть.
— Был юный воин на поле сражения, — развела руками шаманка. — Он получил тяжёлые раны в смертельной битве, и душа его ушла в нижний мир. Но там она заспорила с духами и спорит теперь. Я слышала, как она плачет и кричит во тьме.
— А это тогда кто? — Ойгон опасливо посмотрел на меня. — Кто он?
Братья слушали шаманку внимательно. Да и я засомневался: шарлатанство ли её пляска? Может, она и в самом деле видела что-нибудь этакое? Ведь, если верить сну, душа Камая и в самом деле была сейчас в другом мире.
