class="p1">- За поддержку с воздуха под Сталинградом, разумеется. Вечером, с вещами, жду на чай, а пока свободен, мне нужно заняться службой.
* * *
21 декабря 1952 года. «Ближняя дача»
Вышинский с трудом оторвал глаза от рукописного, написанного рукой лично Сталина, текста. Давно пора уже было что-то сказать, но мысль никак не хотела оформиться в вопрос, или хотя-бы разумную эмоцию. Сталин поймал его недоуменный взгляд и понимающе усмехнулся.
— Ну что, «меньшевик», поди решил, что рехнулся Коба от непосильных забот, и решил тебя страшными сказками поразвлечь на старости лет? — Сталин еще раз мрачно усмехнулся и понимающе кивнул. — Я до самого ареста Лаврентия Берия тоже так про себя думал. Это написано моей рукой, но точно не мной, или мной, но во сне, в ночь на одиннадцатое декабря, так что кое-что, как видишь, уже удалось проверить.
Вышинский, более полувека близко знавший своего собеседника, никогда не считал его способным на идиотские шутки. И от этого ему становилось несколько не по себе. Андрей Януарьевич снял очки и отложил бумаги.
— Допустим, что это действительно где-то когда-то произошло. Хоть я и не понимаю – как. И чего ты хочешь, «большевик»? Поговорить как покойник с покойником?
— Именно так, генацвале. Как покойник с покойником, которые к тому-же вошли в ту историю как два кровавых упыря. Я так понимаю, что это… — Сталин выдержал короткую паузу, подбирая правильное определение, — Скажем, вмешательство неких сил с целью дать нам шанс исправить допущенные ошибки и, по возможности, избежать новых. Так что давай, «покойник», режь правду матку. Без политесов и субординации. Что, по-твоему, произошло в том мире?
Однако, сразу Вышинский отвечать не стал. Он неторопливо протер очки, взял отложенные бумаги и еще раз внимательно перечитал несколько листов.
— Переиграли нас. Раз к власти в итоге привели этого клоуна-недоумка, значит заговор внешний. Наши до такого идиотизма сами бы никогда не додумались.
— Согласен. Переиграли нас маскилимы. Наше дело правое, но управляли им недостойные бездари, и ты, и я - в числе главных виноватых. Ты готов с ними поквитаться, «покойник»?
*Маскиль, ивр. (множ. маскилим) — просвещенный, «уразумевший»
— Не тяни уже, Коба. Если бы ты подозревал меня в неготовности, никогда бы этого разговора не затеял. Говори, что делать.
— Сначала сдашь дела Громыко и пройдешь тщательное медицинское обследование. Когда врачи назначат режим, подберем тебе посильную нагрузку. А на ближайшие полгода мне нужен личный помощник, секретарь и переводчик. Очень личный, Андрей. Ты же понимаешь, что это… — Сталин ткнул трубкой в бумаги, — Не должно уйти за пределы самого узкого круга. Такой степени секретности у нас даже в законах пока не прописано. Об этом вообще никому нельзя говорить.
— Понимаю, Коба. И даже, надеюсь, понимаю, почему ты доверился именно мне. Но почему именно полгода?
— Через полгода мы оба уже будем пенсионерами, тогда и переведём дух. А пока закуси удила, и не вздумай околеть в момент решающей атаки. Не моги, но беги.
— И кого ты наметил вместо себя?
— Пока думаю, но всё больше склоняюсь к кандидатуре Рокоссовского.
— Мелковат. Он в даже в армии не Самый, а уж в ЦК партии, так совсем никто.
— Полгода у нас есть, Андрей. Станет он и в армии самым и в партии тем, кем надо.
— Всего за полгода? – в голосе Вышинского отчётливо слышался скепсис, - Планами не поделишься?
— Обязательно. Как только мне врачи разрешат травмировать твою психику. Я не исключаю варианта, что и ты не своей смертью помер, но лучше подстраховаться. Для будущих переговоров у меня другого секретаря-переводчика просто нет.
— Полгода я там и так прожил, без твоей заботы.
- Полгода мало. На пенсии мы с тобой не бездельничать будем, а новую религию создавать.
- Религию? – искренне удивился Вышинский.
- Религию. – кивнул Сталин, - Замену религии коммунизма. Понятно ведь уже, что вера в построение коммунизма стала самой настоящей религией, со своими Ветхим и Новым заветом, Пророками, Святыми, Великомучениками и даже вечно живым Мессией. Партия превратилась в новую церковь. Но это ещё можно было бы терпеть, если бы религия имела хоть какой-то шанс на победу, или хотя бы к ней стремилась. А она не имеет и не стремится. Коммунизм для людей построить невозможно. Коммунизм – это общество муравьёв, или пчёл. В идеале – муравьёв, потому что даже среди пчёл живут трутни. А люди – это не муравьи и даже не пчёлы, трутней, среди них, будет две трети, если не три четверти.
- Я ничего такого здесь не прочитал. – кивнул Вышинский на тонкую пачку бумаги, являющуюся сейчас главным секретом СССР. Секретом вне категорий.
- И не мог прочитать, там ничего такого не написано. Прямо не написано, но додумать то можно. Защитить СССР пыталась лишь часть Политбюро, причём, самая никчёмная часть, судя по тому, что их вообще никто не поддержал. Никто, из шестнадцати с половиной миллионов коммунистов. Ты вдумайся в это, Андрей. А ведь не так плохо они жили, если с Западом сравнить. У нас сейчас гораздо хуже положение в этом вопросе. Хуже люди живут, намного хуже.
- Что в этом удивительного? Все понимают, какая по нам прокатилась война. В Америке вон Пирл-Харбор трагедией считается, хотя он чёрти где, а не в Америке, и основные потери – это топливо. По нам же вся Европа оттопталась, даже французы. Союзники, мать их, тоже победители Гитлера. И ты их простил. И Маннергейма простил.
- Не простил. Я тебе не нищий духом. Я просто ошибся. Понадеялся, что де Голь будет благодарен, и мы с ним вытесним из Европы американцев и британцев. Но благодарность – это такое собачье чувство, людям совершенно не свойственное. Я много раз ошибался, Андрей, но речь сейчас не об этом, это вы прочтёте уже в моих мемуарах. Сейчас люди живут гораздо хуже, а веры у них к нам гораздо больше. Почему?
- Мы побеждаем. – предположил Вышинский.
- В точку, меньшевик! Русские, а СССР, как не крути – это русская цивилизация, привычны к военным лишениям, но не терпят, если их лишения оказались напрасными. Если бы Николашка победил в Японской, он бы обязательно оказался в числе победителей Империалистической. Не исключено, что в этом случае, нами до сих пор правил бы Дом Романовых. Так что, мы будем воевать и побеждать, ничего
