сбитой на костяшках кожей толстую палку, остальные же только сжимали кулаки. Несмотря на возраст, явившиеся выглядели весьма воинственно, а злость во взгляде и искореженные от смеси ненависти и презрения лица были совсем не детскими.
– Ты – королевский палач? – спросил юноша с палкой, и мужчина молча кивал в ответ.
– Это ты мучаешь в тюрьме людей, которые ни в чем не виноваты? – Кайрус и не рассчитывал на достойное обращение и приятные беседы. Он и без того был поражен, так как по пути готовился, что его бросят в клетку как зверька и заведут разговор о короле, регенте и их секретах. Вместо этого он жил не хуже, чем в своем доме в столице.
– Я не пытаю тех, кто не виноват. Если человека осудили ни за что, любой палач узнает это и сообщит своему лорду или королю. Но те, кто виновен, остаются в застенках.
– Ты за себя говори!
– Те, кто виноват, попадают ко мне.
– И ты их мучаешь?
– Я получаю информацию, которую необходимо получить, и не более того. Я никогда не ставил себе цели унижать и терзать кого-либо. Мне это не доставляет удовольствия, это всего лишь моя работа.
– Работа – это поля засеивать и пахать, муку молоть, обжигать горшки, мыть, стирать, печь, ковать. Это работа! – вооруженный юноша мнил себя главарем и говорил за всех, его спутники только выкрикивали слова согласия. – А то, что делают такие твари, как ты, это не работа. Ты издеваешься над людьми!
– Я не…
– Издеваешься! Мы все видели! Мы все пришли из города. Мы все из Санфелла. И все видели, что ты делаешь. Мы были на площади!
– Чудовище!
– Чтоб тебя земля поглотила!
– Первые избавят мир от тебя и всех-всех палачей! Ненавижу!
Кайрус отодвинул от себя наполовину опустошенную миску. Холод улицы пробирал до костей, его одежды порвались, их обещали починить, но не торопились с этим. Он вынужденно согласился носить другие вещи, но протертые рубахи из дешевых тканей, пусть и надетые в несколько слоев, так же как и штаны – Ивтад искал лучшее, – и его собственный камзол, не спасали от холода. Постоянно хотелось есть, а горячая сытная еда приносила с собой тепло только на некоторое время. В этот же раз Кайрус был лишен данного удовольствия, третью миску ему уже не вручат.
Пальцы на ногах замерзли, и мужчина встал, намереваясь уйти от разгорающейся ссоры. Драться с детьми и доказывать им что-либо – потеря времени.
– И куда это ты? Мы тебя не отпускали!
Юноша-главарь все же решил воспользоваться своим оружием и ударил Кайруса по спине. Удар вышел не сильным, скорее предупредительным. Палач не стал садиться обратно, и когда вооруженный вновь попытался ударить, подгадал момент и схватился за конец импровизированной дубинки. Не ожидающий этого юнец выпустил оружие, оставляя его в руках противника. Королевская карающая длань вышел из-за стола, отступил от столешницы и пеньков-табуретов, а затем сломал дубину об колено на две части. Со стороны это выглядело красиво, Кайрус не сомневался, но на деле же он зря решился на подобные фокусы – твердая деревяшка после соприкосновения с ногой, может, и превратилась в два бесполезных куска, но и сама конечность была совершенно не рада подобной встрече.
– Ты… Ты! Ты ничтожество! Ты проклятый! – главарь слишком расстроился из-за потери оружия. – Ты убил моего отца! Ты мучил его! На площади он не мог сам стоять, я видел, как его держат. Он не смотрел на меня… На меня! На своего сына… А он был строителем и учил меня, он кормил моих сестер! Он не сделал тебе ничего, а ты его убил! Ты убил не только его, но и их…
– Так вот почему ты так складно говоришь. – Палач не мог понять, почему простолюдин, пусть и из города, неплохо выражает мысли, а в его речах не проскальзывают исковерканные слова, простые обороты и проглоченные окончания.
Строители ценились, их детей охотно обучали вместе с будущими писарями и лекарями основам ораторского искусства, счетным наукам, грамоте, немного геральдике. Если, конечно же, были возможность и учителя, а в Сантауне их насчитывалось с избытком. Порой казалось, что даже прачки и горшечники в столице образованнее писарей из небольших городков.
– Хорошо говорю? Я мог бы стать хоть кем-то, если бы не ты! Моего отца утащили в тюрьму только за то, что он не верил в Богов. Он верил Ивтаду, верил в Первых и мечтал, что истинные правители вернутся. Он не участвовал ни в каких бунтах, он был мирным человеком. С соседом, пьяницей, когда тот сестренку хотел в углу зажать, и то драться не стал, а по душам поговорил. Ничего дурного не делал, только приятелям и соседям поведал, что Первые-то лучше лордов всех. И за ним ночью пришли. Его обвиняли в том, чего он не совершал, уж я-то знаю.
– Если человек невиновен, я об этом узнаю́ и сообщаю Его Высочеству и Его Величеству…
– А если надо, чтобы он признался? Я знаю, так делают.
– Ты весьма просвещен. Если твой отец не был хотя бы бастардом какого-нибудь лорда, то никто бы не стал приказывать ни мне, ни какому-то другому палачу. Какой с этого прок?
– Отобрать наш дом и то, что у нас есть!
Кайрус не посмеялся над глупым главарем шайки только потому, что не считал это правильным, – тот потерял отца и ввязался в Культ. Если сейчас над ним еще и смеяться, ничем хорошим это не закончится ни для вспыльчивого сына строителя, ни для палача.
– Ты, полагаю, знаешь, – попытался вразумить безумца мужчина, – что мы весьма обеспечены и у каждого палача есть собственный дом. Если мы прибываем в город, нам отдают жилище. Мы не имеем права забирать чужие дома, и тем более не мы решаем, кого следует отправить в тюрьму. Про убийства я и вовсе говорить не вижу смысла.
– Тогда вы договариваетесь с кем-то, – упрямо продолжал настаивать на своем хозяин палки. – Я ведь не один такой! У нас у всех отобрали дома. Нас выгнали на улицу, нас лишили родителей. Часть пошла со мной и присоединилась к Ивтаду, а многие остались в городе, они надеются вернуть свое. Но я знаю, что у них не выйдет. Я знаю!
– Я не понимаю. – Кайрус видел, что юноша готов продолжать говорить, и понимал, что надо разобраться со всем этим как можно скорее. Пусть он и был в плену, но, если верить Ивтаду, заточение не станет длиться вечно, и рано или поздно мужчина сумеет
