и решительно тянет за собой. — Я должен видеть тебя любой, — оглядывается, — да, Тинара, наша мама — та еще зверюга. Очень красивая зверюга. И она не кусается.
— Саймон… — мама жалобно всхлипывает и подвывает.
— Редко, но метко срывается, — папа криво улыбается. — Не бойся.
Я переступаю разорванное платье мамы, закусываю губы, и папа берет со стола одну свечу.
— Гриза, — повышает он голос, — куда ты собралась? А ну, стоять.
Тьма в ответ тихо ворчит, и мы выходим в коридор. Тусклый свет выхватывает черную волчицу, которая оборачивается и прижимает уши.
— Мам? — едва сдерживаю слезы.
Волчица неуверенно машет хвостом, шмыгает и опускает морду. Сердце сжимается. Она такая жутко-милая, что у меня проступают новые слезы, и кидаюсь к ней с объятиями, в которых ее бессовестно душу, зарываясь в густую жесткую шерсть носом.
— Почему ты мне не говорила? Почему скрывала? Мам…
— Мы хотели сказать, — папа глубоко вздыхает. — И сказали бы…
— Когда?
— Не знаю, — папа хмурится. — Мы просто хотели быть обычной семьей, Тинара.
— А у вас есть тайны, да? — слабо улыбаюсь я. — Какую сделку ты заключил со Жрецом? Я должна знать…
— Он хитрый, пронырливый подлец, — глухо рычит мама.
— Я хотел быть с твоей мамой, — папа садится на пол, отставляя свечу. — Эта, кстати, одна из тех историй, которые нашу маму тоже взбесили…
— Я была другой, Тина, до того, как меня обратили, — мама вглядывается в мои глаза. — Я совершила множество ошибок, я… — она кривится. — Была плохим человеком. Я шла по головам, делала больно… В том числе матери двух близнецов…
— Однажды я повстречал странного старика, мы разговорились, и я признался, что влюблен в чародейку, которая иногда заходит в булочную… Та чародейка была в услужении у Альфы Северных Лесов и… даже взглядом меня не одаривала…
— Когда мои интриги и хитрости зашли слишком далеко, Верховный Жрец обратил меня в Жрицу Затмения, отняв имя и память, — мама отводит взгляд.
— Он сказал, что поможет мне завоевать Чародейку…
— Та Гриза, Тинара, не была бы с твоим отцом, — мама горько усмехается. — И Верховный Жрец воспользовался его влюбленностью, переиграв ситуацию с моим обращением так, будто он выполнил часть своей сделки, но это не так. Теперь ты в его игре.
— Что ты натворила, мама? О какой иронии говорил Верховный Жрец?
— Тина…
— В услужении Альфы сделала больно матери близнецов? — шепчу я. — И ирония в измене моего жениха…
— Тина…
Отползаю от мамы и медленно моргаю:
— Ты была любовницей Альфы? Ты была по ту сторону?
О Гризе, бывшем Альфе Северных Лесов и его жене можно прочитать в “Измена. Право на истинную”
https:// /ru/reader/izmena-pravo-na-istinnuyu-b437883?c=4955395
Глава 7. Готова ли ты?
— Тина…
Моя мать была любовнице предыдущего Альфы и наворотила дел, раз Верховный Жрец отнял у нее память и имя. В голове не укладывается. Она была моим примером для подражания, а оказалось, что я ничего не знаю о ней.
— Да, я была дурой…
Взбиваю яйца с сахарной пудрой. Я не должна злиться. Ее прошлая жизнь меня не касается, и все мы, как говорит папа, совершаем ошибки, но… Черт возьми!
— Взбивай мягче, Тина, — тихо говорит папа, внимательно наблюдая за моими руками.
— Мы должны уехать, — шепчет мама. — Разорвем помолвку…
— Нет! — я оглядываюсь в страхе. — Нельзя! Тогда они… Мам! Нельзя! Пока я помолвлена, они…
— Взбивай, Тина.
Я ускользнула от Альф и они не получили того, чего хотели. Сейчас я под защитой помолвки, но если ее не станет, то они явятся, и у меня не будет сил сопротивляться их воле.
— Увезти подальше от Северных Лесов и они потеряют свою власть на чужой земле, Тина, — шепчет мама. — Возможно, вам с отцом придется уехать, а мне остаться.
— Что? — папа хмурится.
— Во мне кровь Верховного Жреца, милый, и я принадлежу Северным Лесам. Этот старик сможет найти нас через меня. Просто из вредности.
Подсыпаю сахарной пудры в миску, и папа одобрительно кивает. Пока я делаю все правильно. Из-за страха оказаться в лапах оборотней, я не могу даже осознать измену Малька.
— Либо ты выходишь за Малька, — мама стучит пальцами по столешнице. — Естественно, никакой пекарни ему не видать… Потом он медленно и незаметно слабеет, чахнет и умирает. У тебя будет год на траур…
Я оборачиваюсь. Вот какая у меня мама. Она такие же планы вынашивала и для жены прошлого Альфы?
— Не останавливайся, Тина, — вздыхает папа.
— И мы найдем за это время другого достойного мужчину для тебя.
— Из траура в помолвку? — усмехаюсь я, возвращаясь к яйцам и сахарной пудре.
— Муку добавляй. И не торопись.
— Оборотни упрямые, Тина, — у мамы голос тихий и печальный. — Надо было взять тебя сегодня с собой в приют. Ничего бы этого не случилось.
— И я бы не узнала, что мой жених, который только днем клялся мне в любви, мне изменяет и хочет меня убить, — подсыпаю муки, — даже не знаю, что хуже. Быть в неведении или оказаться в лесу… Может, мне в монахини уйти?
— Ты в своем уме? — возмущенно охает папа.
Вновь подсыпаю муки, и поднимается белое облачко, которое вдыхает папа. Он кашляет, лезет в карман и присасывается к флакончику из красного стекла.
— Долго у тебя кашель не проходит, — мама подозрительно щурится. — Сколько ты на этой микстуре сидишь?
— Все в порядке… Это от муки…
Он пытается улыбнуться, но заходится в кашле. Прижимает руку ко рту, пытается выровнять дыхание, кашель его не отпускает. Склянка падает на пол.
— Папа…
Время останавливается, когда я вижу на его ладони кровь. Я роняю венчик, мама кидается к папе, а он пятится, но она перехватывает его руку и принюхивается к крови, а после поднимает взгляд:
— Саймон…
— Мам.
— Ничего страшного, — папа улыбается, и мама утыкается носом в его шею.
Глубоко вдыхает, и папа закрывает глаза, сильно нахмурившись.
— Ты… — мама отстраняется от него и в ужасе вглядывается в его лицо. — Саймон! Ты от меня скрывал, что болен?!
— Мам… — поскуливаю я. — Пап…
— Ты мазался маслом анеции, чтобы я не распознала запах твоей болезни…
— Дорогая… успокойся…
— Успокойся?! — ее глаза вспызивают желтым огнем и над бровями провыается черная шерсть.
— Ты опять платье порвешь и расстроишься… — папа отступает.
— Ты умираешь!
По телу прокатывается дрожь, и по щекам льются слезы. Когда эта ночь уже закончится?
— Тина, вернись к пирожным, — шепчет папа и медленно пятится к двери, когда у мамы похрустывает лицо и вытягивается в волчью морду. — Милая, я хотел тебе сказать…
И опять кашляет. Мама кидается к нему, уводит из
