— Что за бред? — На пухлых щеках фельдшера проступили красные пятна. Настороженный взгляд охранника разозлил его еще больше, но вместо того, чтобы перейти в контрнаступление против главного противника, он попытался защититься. — Беккер, не слушай его. Уж пульс-то, черт возьми, проверить я умею. Там, на носилках, покойник.
— Покажи нам, как ты это умеешь, — мрачно проговорил Эмблер и, повернувшись, начал спускаться. Употребив местоимение нам, он как бы провел разделительную линию между тем, кого обвинили, и остальными. Сейчас важно было держать всех в напряжении: сеять раздор, поддерживать огонек подозрительности и не давать им опомниться. Стоит им успокоиться, как подозрения незамедлительно падут на него, на чужака. Оглянувшись, Эмблер заметил, что охранник расстегнул кобуру и держит руку на рукоятке пистолета. Спустившись, они втроем подошли к каюте. Фельдшер распахнул дверь и застыл как вкопанный.
— Какого дьявола...
Его спутники заглянули внутрь. Носилки лежали на полу. Тело исчезло.
— Ты, кусок дерьма! — взорвался Эмблер.
— Я... я не понимаю... — растерянно пробормотал фельдшер.
— Зато мы понимаем, — ледяным голосом произнес Эмблер. Правило простое, но эффективное: чем чаще человек употребляет личное местоимение первого лица во множественном числе, тем сильнее его авторитет. Он бросил взгляд на дверцу шкафчика, надеясь, что никто не заметит, как она выгнулась под давлением двухсотпятидесятифунтового тела.
— Уж не хочешь ли сказать, что труп сам отсюда вышел? — Охранник медленно повернулся к побледневшему южанину. Пальцы его сжали рукоятку оружия.
— Может, поскользнулся и свалился за борт? — усмехнулся Эмблер. — Нырнул и не вынырнул. Или решил искупаться. (Дави, не останавливайся. Не дай им подумать, найти альтернативный вариант.) И, главное, что мы ничего не услышали. И не увидели. В таком-то тумане. До берега три мили. Не так уж много, если подумать. Типичное для трупа поведение, а?
— Это какое-то сумасшествие! — запротестовал фельдшер. — Я здесь абсолютно ни при чем! Поверьте, я совершенно ни при чем. — Слова оправдания срывались с его губ автоматически, но при том достигали нужного эффекта: никто уже не сомневался, что беглец — человек на носилках.
— Теперь понятно, почему он так возмущался, когда увидел меня. — Эмблер повернулся к охраннику. — Послушай, надо срочно связаться с Пэрриш-Айлендом. А я пока присмотрю за подозреваемым.
Охранник медлил, на лице его отражались противоречивые импульсы. Эмблер наклонился к нему и заговорил доверительным тоном.
— Знаю, ты к этому отношения не имеешь. Я так и укажу в рапорте. Тебе беспокоиться не о чем. — Смысл в данном случае крылся не словах, а в подтексте. Охраннику еще и в голову не пришло, что кто-то может подозревать его в помощи заключенному, совершившему побег из столь тщательно охраняемого учреждения, как клиника Пэрриш-Айленда. Уверяя потенциального союзника, что ему ничто не угрожает, и упоминая о «рапорте», Эмблер ненавязчиво закреплял за собой право распоряжаться, выступать от имени власти, порядка, дисциплины.
— Понял. — Охранник посмотрел в глаза Эмблеру, словно ища в них подтверждения.
— Дай мне пистолет, — продолжал, не повышая голоса, Эмблер. — Я позабочусь о нашем шутнике. И поторопись — там ждут ответа.
— Сделаю. — События развивались по совершенно невероятному сценарию, и охранник, привыкший действовать по инструкции, еще не заглушил в себе привычный голос осторожности. В последний момент, прежде чем передать человеку в серой форме заряженный пистолет, он заколебался.
Но только на мгновение.
Глава 2
Лэнгли, Вирджиния
Даже отдав службе три десятка лет, Клейтон Кастон не пропускал мимо внимания некоторые детали комплекса Центрального разведывательного управления, такие, например, как скульптуру под названием Криптос, представляющую собой S-образный перфорированный буквами медный экран, плод сотрудничества одного скульптора и некоего шифровальщика Управления. Или барельеф Аллена Даллеса на северной стене с вырезанными под ним словами: «Его памятник вокруг нас». Не все, однако, добавления более позднего времени были столь же приятны. К старому или, как его называли, «оригинальному», комплексу добавился завершенный в 1991-м новый, состоящий из нескольких шестиэтажных офисных зданий. Чтобы попасть в вестибюль нового комплекса, нужно было пройти через четвертый этаж, что само по себе нарушало естественный порядок вещей и, на его взгляд, не служило доброй рекомендацией.
Кабинет Кастона находился, само собой, в старом здании, но вовсе не в той его части, которая могла похвастать яркими, эффектными окнами. Спрятанный где-то в глубине офис, более напоминающий хозяйственное помещение для хранения копировальных аппаратов и прочей канцелярской чепухи, вообще не имел окон. Прекрасное место для того, кто не желает, чтобы его беспокоили, но, к сожалению, такое преимущество понятно не каждому. Даже ветераны Управления склонялись к тому, чтобы считать Кастона жертвой внутренней ссылки. Они смотрели на него и видели посредственность, невзрачного бюрократа лет пятидесяти с небольшим, так ничего и не достигшего приспособленца, перекладывающего с места на место бумаги и считающего дни до выхода на пенсию.
Каждый, кто увидел бы его сидящим этим утром за письменным столом, перед разложенными, словно фамильное серебро, ручками и карандашами, только укрепился бы в этом мнении. Часы показывали 8.54; до начала рабочего дня оставалось — по крайней мере так считал Кастон — шесть минут. Он достал «Файнэншл таймс» и раскрыл ее на странице с кроссвордом. Пять минут. Время еще есть. Первое по горизонтали: Неразлучный приятель фунта. Стерлинг. Первое по вертикали: То, что остается от забора, если его уменьшить. Преграда. Карандаш летал над клетками, изредка замирая не более чем на пару секунд, буквы заполняли пустые квадратики.
Закончил. Часы показывали 8.59. За дверью послышались торопливые шаги: ассистент прибыл-таки вовремя. Наверное, запыхался, пробежав по коридору. Не так давно у них состоялся разговор как раз на тему пунктуальности. Эдриан Чой открыл было рот, словно вознамерившись принести извинение, но в последнее мгновение бросил взгляд на часы и, не сказав ни слова, тихонько занял свое рабочее место. Чуть раскосые глаза еще туманила дымка дремоты, а густые черные волосы поблескивали после душа. Эдриан Чой перешагнул отметку в двадцать один год, и под нижней губой у него красовалась золотая шляпка сережки.
Ровно в 9.00 Кастон отправил «Файнэншл таймс» в мусорную корзину и открыл электронную почту. Несколько не вызвавших интереса уведомлений: новые предложения по программе «Уэллнесс», изменение в условиях страхования стоматологических услуг, интернетовский адрес консультационной службы. Сообщение из офиса отделения Внутренней налоговой службы в Сент-Луисе, начальник которой, заинтригованный запросом из ЦРУ, сообщал некоторые подробности деятельности профильных организаций, образованных в последние семь лет одной промышленной фирмой. Еще одно сообщение из небольшой компании, зарегистрированной в списке Торонтской фондовой биржи, содержало затребованные Кастоном сведения о финансовой деятельности членов совета правления. Инспектор, по-видимому, удивленный тем, что ЦРУ интересует точное время совершения каждой сделки, тем не менее дал полную и исчерпывающую информацию по каждому пункту.
