«Что же все-таки со мной происходит?» Он был достаточно сообразителен, чтобы понять, почему чувствует себя столь отвратительно, таким разбитым, вялым и больным. Это состояние было вызвано причинами отнюдь не физического, а душевного свойства. Это все рукопись, что Лазарус читал две ночи подряд… Хороша она или плоха, он не мог сказать. Такого с ним еще никогда не случалось. Коллеги восхищались определенностью и точностью его оценок. На сей раз он впервые не знал, что и сказать. Единственное, в чем был уверен: прочитанная им история — не вымысел, а подлинное, пережитое. И столь же подлинной, как эта рукопись, должна быть и любовь, о которой рассказывалось в книге. Но если она взаправду подлинная, то молодой человек, который на этих страницах в почти что эксгибиционистской манере описывал свои интимные и интимнейшие переживания, находился в опасности. В большой опасности. В опасности, угрожавшей его жизни.
Внезапно Лазарус понял, что он боится. Боится за этого Оливера Мансфельда и за женщину, которую тот любит. Оба они в опасности. И необходимо им помочь! Но как? Кто знает, что они решили, что собираются сделать? Лазарус нервно провел рукой по своим пышным усам.
Он, лишь он один знал об этом. Только он — стареющий, беспомощный книжный червь, который никого не любил, которому в жизни так и не встретилась женщина, которая бы его полюбила, которая могла бы его полюбить. Он — застенчивый, болезненно чувствительный человек, над которым потешались мужчины и которого находили смешным женщины. Находили всю его жизнь. Старомодный, неповоротливый, жирный человек, поглощавший слишком много сладкого, после смерти которого никто не осиротеет и о котором никто не прольет и слезы. Вот как выглядело единственное существо, знавшее отныне о любви, которой грозили беда, страдание и насильственная смерть.
«Поэтому, — понял вдруг Лазарус во внезапном озарении, — я и чувствую себя больным, разбитым и несчастным. Это от того, что я испытываю страх. Страх за молодого двадцатиоднолетнего парня, которого я не знаю, за незнакомую мне женщину, о которой мне, однако, известно все, все ее тайны. Страх, что произойдет нечто ужасное, прежде чем я смогу что-то предпринять и, может быть, предотвратить катастрофу.
Что я могу сделать? Я, маленький человек без власти, без денег и влияния? За всю свою жизнь я ничего не смог. Помог кому-нибудь? Никому. Никогда. Но сейчас я должен что-то предпринять. Я должен действовать.
Действовать? Но как? Сделать? Но что? Не знаю. Но если то, что написано здесь, — правда, — он поднял тяжелый скоросшиватель, свалившийся на пол, и уставился на него, — если все это правда (а это наверняка правда, ибо то единственное, чему я научился за тридцать лет, так это отличать так называемое искусство, которое всегда лживо, от правды, которая никогда не имеет ничего общего с так называемым искусством), мне нужно немедленно предостеречь этих молодых людей, позвать их к себе. Как можно быстрее. Иначе будет поздно…»
Он еще раз раскрыл рукопись. «Помнится, на титульном листе была пометка с адресом. Ага, вот он»:
Все права на эту рукопись принадлежат
Оливеру Мансфельду.
Интернат профессора Флориана
Фридхайм/Таунус
Тел. 34321
«Я позвоню ему, — размышлял Лазарус, — позвоню, как только вернусь на работу».
Чувствуя себя слегка оглушенным, подобно человеку с небольшим жаром, он рассеянно, с путающимися мыслями в голове еще раз перелистал рукопись, которая столь страстно и столь чуждым ему языком повествовала о столь многом, чего Лазарусу так и не пришлось познать за пятьдесят восемь лет своей жизни: о безмерном блаженстве любви, о глубочайшем отчаянии любви, о ревности, ненависти, упоении и надежде. «Да, я тотчас же позвоню», — подумал Лазарус. Но тут он вспомнил, что проводник говорил что-то о прерванной телефонной связи. Альберта Лазаруса, сидящего с рукописью на коленях, бил озноб.
С полуторачасовым опозданием парижский экспресс наконец прибыл во Франкфурт. В зале вокзала толстый человек, сам тащивший свой небольшой чемодан, купил вечернюю газету. Увидев аршинный заголовок, он остановился. Поставил свой чемодан на мокрый, грязный пол прямо посреди спешащего, бурлящего людского потока. Он беззвучно шевелил губами, а лицо его стало абсолютно белым. Заголовок гласил:
УБИТ СЫН МОШЕННИКА-МИЛЛИОНЕРА МАНСФЕЛЬДА
Лазарус застыл, как вкопанный. Только дрожали руки, державшие влажную от свежей типографской краски газету. Он стал читать то, что было напечатано под этим заголовком жирным шрифтом сначала в три колонки, а затем в одну:
Франкфурт, 9 января (собственный корреспондент). Весь в крови, с серьезными повреждениями, указывающими на ожесточенную борьбу, в верхнем помещении обветшавшей старинной дозорной башни недалеко от деревни Фридхайм в горах Таунуса ранним утром сегодняшнего дня был найден повешенным 22-летний школьник Оливер Мансфельд, сын скандально известного радиопромышленника Вальтера Мансфельда. Все говорит о том, что он стал жертвой преступления.
Школьник Мансфельд — несмотря на свой возраст он еще учился в 9-м классе интерната профессора Флориана — исчез уже в воскресенье вечером. Начиная со второй половины дня понедельника сельская жандармерия и солдаты бундесвера начали прочесывать сильно пересеченную местность вокруг интерната, где Мансфельда видели в последний раз в воскресенье после обеда: Не прекращающийся катастрофический снегопад крайне затруднил поиски. Около двенадцати часов дня солдаты бундесвера обнаружили на одной из лесных просек приблизительно в двух километрах от школьного здания полностью занесенный снегом автомобиль погибшего. Сиденья, руль, пол, приборная доска машины, а также ее левая дверца изнутри и снаружи были в крови.
Сгорбившись, с приоткрытым ртом и невидящим взглядом, неподвижно стоял в толчее Альберт Лазарус, толстый и старый человек, у которого из-под шляпы клоками свисали и неряшливо падали на уши русо-седые волосы. Он механически трогал свои усы, с так и висевшими на них крошками шоколада. Он не замечал, что его толкают люди. Он ничего не видел и не слышал. Поздно, слишком поздно. Ах, если бы эта Майер не проволынила с рукописью до праздников…
А может быть, то, что случилось, все равно случилось бы? Разве в жизни нет такого, чего нельзя предотвратить? Лазаруса знобило. Ему пришло на ум высказывание Оскара Уайльда: «Правду мы всегда осознаем лишь тогда, когда она не может нам ни в чем помочь».
Он чихнул. Он заставил себя читать дальше.
Теперь текст шел уже в одну колонку:
Поскольку телефонная связь между Франкфуртом и Таунусом была полностью прервана, сельская жандармерия затребовала помощь франкфуртского управления полиции по радио. Одна из комиссий по расследованию убийств под руководством главного комиссара уголовной полиции Харденберга вылетела на вертолетах к месту обнаружения трупа. Машины приземлились на расчищенном от снега теннисном корте рядом со школой. Судмедэксперт комиссии без труда установил, что группа крови, обнаруженной в машине, идентична группе крови Оливера Мансфельда. Техники-криминалисты зафиксировали еще ряд улик и следов, которые, однако, пока держатся в секрете.
