время оставляли согревать по ночам дряхлое тело августейшего безумца. Остальных отправляли в расход – никто не смел пользоваться тем, что когда-то принадлежало королю.
Потому и процветало в государстве рабство, что не напастись было девственниц для ненасытного дракона. Ежедневно, ежечасно рабские рынки пополнялись и пополнялись десятками привозимых со всех концов света бесправных двуногих существ – ненасытная прорва все время требовала кормить ее.
- Ну что? Как тебе заморская новость? – растянул король в улыбке узкие губы, когда инквизитор закончил чтение.
- У императора Шелая украли единственную дочь, прекрасную Маури. Он просит помощи в ее поисках, — не снимая перчаток мужчина неспешно сложил пергамент. – Мой король, похищение произошло четыре недели назад. Если девушку до сих пор не нашли, скорее всего ее давно скормили рыбам. Или землюкам.
- Император уверен, что дочь жива, и находится на территории моего королевства, - возразил король и довольно захихикал. – Видать сильно дорога девка старому мерзавцу, раз сломил свою гордость и пошел ко мне на поклон.
Мужчина в сером плаще молчал.
- Вот тебе мой приказ – найдешь девушку и доставишь ее мне, – запавшие глаза короля сверкнули алчным гнем. – Уж я придумаю, какую пользу извлечь из нее. И из ее магии, раз она плоть и кровь Шелая.
- Если девушка уже мертва?
- Для тебя будет лучше, если она жива, мой мальчик, — произнес Цварг ласковым голосом. – Да, для тебя так будет гораздо лучше. Иди и выполняй.
Уходя из тронного зала, мужчина в сером плаще уносил с собой письмо императора Шелая – над ним стоило подумать. Особенно над той его частью, которой, почему-то, не оказалось в сделанной для него копии.
Фразой о том, что вместе с принцессой Маури пропала ее служанка по имени Федерика.
Глава 8
Первые несколько дней в доме Али сливаются в одну тусклую, размазанную картину.
Из лазарета меня переселяют в крошечную каморку, скорее нишу в стене, где вместо двери стоит ширма, а свет попадает через небольшое оконце под потолком. Жесткий топчан в качестве кровати, и полка на стене в изголовье – вот и вся обстановка.
Почти все время я сплю. Дважды в день лекарь, высокий старик с худым лицом и косматыми седыми бровями приносит мне отвар. Будит и стоит надо мной, дожидаясь, пока я выпью дурно пахнущую, режущую язык и горло жидкость.
Когда он принес ее первый раз, я послушно глотнула, и тут-же выплюнула – гадость несусветная! Оттолкнула от себя чашу и откинулась на подушку.
Старик молча ухватил меня за волосы и дернул, заставляя сесть. Я взвыла от боли, слабыми руками попыталась оторвать от себя его пальцы и получила еще один рывок, от которого у меня фонтаном хлынули слезы.
- Выпить, я сказал! – хрипло каркнул ужасный дед и поднес к моим губам чашу. – До последней капли.
Когда я, захлебываясь и давя приступы тошноты допила, мягко погладил по волосам и тоном доброго дядюшки похвалил:
- Умница. Всегда будь послушной девочкой и тогда выживешь. Строптивых тут не любят, запомни крепко-накрепко. Или будь ласковой, как кошка – тоже хороший способ остаться в живых. Выбирай сама, - и повернулся к выходу.
- «Меж гнилыми яблоками выбор невелик», - процедила я, вытирая рот рукой.
- Что?! – его худая спина напряглась, и мужчина медленно повернулся. Впился в меня изумленным взглядом. – Что ты сейчас сказала?
- Простите, господин, сама не знаю, что мой язык болтает, - я опустила глаза, решив последовать его же совету и стать сразу и послушной, и ласковой. Ещё, хотелось бы. невидимой...
- Напомни свое имя? – вдруг поинтересовался старик, и я неохотно, словно эти звуки скребли горло, выдавила:
- Федерика.
С того раза я молча пью отвратительное пойло. Старик с хмурым видом наблюдает, затем берет меня за руку, слушая пульс, или, не прикасаясь, водит над телом руками. Кивает головой и молча уходит, а я снова проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений.
Просыпаясь, чтобы поесть, с трудом ворочаю тяжелые, словно камни, мысли в голове, пытаясь хоть как-то понять и принять то, что со мной произошло.
По вечерам ко мне приходит крупная, с крепкими руками девица с хмурым лицом. Молча намазывает мое тело липкой, жирной мазью из принесенной маленькой склянки и тщательно втирает, пока кожа не начинает гореть.
Затем наносит на лицо толстый слой крема из другой банки. Закутывает меня, словно мумию, в пахнущую травами простыню и так же, не произнеся ни слова, удаляется. Утром приходит снова. Протирает мое тело влажной тканью и помогает надеть сорочку, а простыню уносит.
Однажды, едва она раздела меня, прикрывающая вход ширма отъезжает в сторону.
- Господин! – служанка вскакивает на ноги и сгибается в глубоком поклоне - на пороге стоит Али.
Холодные голубые глаза останавливаются на моем обнаженном теле, внимательно его рассматривая.
И как в прошлый раз, когда меня раздели перед ним, я вспыхиваю стыдом. Таким жарким, что, кажется от прихлынувшей к щекам крови, лопнет кожа на скулах.
Я дергаюсь и неловко тяну на себя край простыни, пытаясь хоть как-то прикрыться от его изучающего взгляда.
- Убери руки! – холодно командует работорговец и велит служанке: - Приступай!
Всю процедуру, пока неприветливые руки наносят и втирают мазь, а потом закутывают меня в лечебную простыню, Али стоит и молча смотрит.
Я кусаю губы, чтобы не начать кричать или плакать от стыда и злости, и не отрываясь смотрю на его красивое лицо.
Яркие голубые глаза, спокойно изучающие мое тело. Светлые, собранные в низкий хвост волосы. Четкие стрелы темных бровей и ресниц. Прямой нос, твердый подбородок, широкие плечи... Он красив, словно скандинавский бог из мифов. И, очевидно, так же жесток и равнодушен ко всему, кроме своих желаний.
Когда служанка, собрав свои склянки, с поклоном выскальзывает за ширму, Али произносит:
- Привыкай к мужским взглядам, Федерика. Не знаю, как ты жила раньше, но теперь они станут частью твоей жизни. Очень большой частью, если только тебя не купит кто-то лично для себя.
- Что ты планируешь со мной сделать? И что значит «лично для себя»? – решаюсь
