как им в деревне работать тяжело. — я потянулся за новой сушкой, покрытой прозрачной, соляной коркой: — так почему вы мне, граждане, отказываете в праве считаться товарищем? Я вроде бы одних уголовных ловлю, кто людям жить мешает. А то, что кроме пролетариев, еще и буржуев защищаю, и всяких, прости Господи, интеллигентов, так воспитали меня так, считаю я, что перед законом все равны должны быть. Или кто-то считает, что это не так?- Диктатура пролетариата была для него состоянием, которое необходимо вытекает из чистой демократии, при преобладающем положении пролетариата — высунулся вперед какой-то юноша, явно непролетарского вида: — Это Маркс сказал!- О, у вас, товарищ Федоров, в райкоме не только практики классовой борьбы, но и теоретики. И что это значит?- Что пролетариат, при переходе к коммунистической формации, имеет право устанавливать свою диктатуру, смело и твердо…- То есть пролетариат над законом стоит? Как раньше аристократы и великие князья были неподсудны, в отличие от всех остальных? А теперь вы все стали неподсудны, я правильно понимаю? — Да, правильно. Ибо пролетариат, как самый обездоленный класс имеет право…- Но ведь вы, юноша, не пролетарий?- Я отрекся от своего эксплуататорского происхождения и от своих родителей!- Понятно, ну тогда извините, человек, отрекающийся от родителей для меня существовать перестает. — я повернулся к Федорову: — Ну а вы, товарищ председатель райкома, надеюсь от товарища Ленина еще не отреклись? Не надо громких слов. Если не отреклись, хочу взять у вас человек двадцать молодых людей в свою народную милицию, чтобы слова Владимира Ильича о поголовной службе в пролетарской милиции не пропали втуне. Давайте, завтра я часиков в десять на грузовике заеду, и вы мне передадите человек двадцать-тридцать молодых ребят для обучения. Только, чтобы были одеты подобающе, для военных занятий и при оружии. И вопрос питания их решайте сами. У меня с пайками напряженно. Будут от вас продукты — будут питаться с моими милиционерами, не будет — тогда сами-сами. Не прощаюсь, товарищи, завтра увидимся. — не давая революционерам сообразить и найти достойный повод для отказа, я быстро вышел на лестницу и заспешил вниз.Набрать пополнение с Московской заставы мне не удалось. Жизнь внесла в мои планы свои коррективы. Недалеко от трамвайной остановки, когда я решил, что опасность миновала, меня подстрелили. Сильный удар швырнул меня на пыльную дорожку, все тело скрючило от боли. Мое оружие сыграло со мной злую шутку — я забыл, что трехлинейная винтовка прицельно бьет гораздо дальше, чем мои пистолеты и автоматы. Поэтому мне оставалось только лежать в позе эмбриона, прижав к животу приклад автомата, и надеяться, что я не потеряю сознания до того, как злые моряки подойдут ко мне, чтобы добить и обобрать. Какое счастье, что контрольный выстрел в голову тут пока не практикуют. Сквозь прищуренные веки я заметил три черных силуэта, лениво и уверенно, идущих ко мне.- Ну что, сдох? — Сейчас проверим контру, пощекочем его штычком…Больше я никого не слушал, одной длинной очередью, снизу-вверх, сметя моряков с этого плана бытия.
Глава 3
Глава третья. Еле переставляя ноги.
— Ваше благородие! Ваше благородие! — я вынырнул из мглы беспамятства, оттого, что кто-то тряс меня за плечо, отчего было так больно, что я взвыл, сжав зубы и чувствуя во рту соленый привкус крови.
— Ой! — рука с моего плеч, как и тряска, исчезли, осталось только ноющая боль во всем теле и сухое, как наждак, горло.
— Ваше благородие! — из темноты ко мне вновь шагнула темная тень и зашептала, горячечно захлебываясь: — Ваше благородие, вставайте скорей! Тикать отсюда треба!
— Ты кто?
— Я Опанасенко Григорий, из патрульной роты. Неужто не узнали?
— В глазах темно, Гриша, ничего не вижу… Что случилось?
— Тикать надо, вас моряки ищут!
Ну да, в последние сутки слово «моряки» стало триггером для мобилизации последних сил моего организма, как-то мне неуютно становилось от наших встреч.
Я встал, подтягиваясь на металлических прутьях панцирной кровати, задохнувшись от вновь вспыхнувшей во все теле, боли.
— Куда бежать?
Милиционер осторожно приоткрыл дверь, прислушался к шуму, доносящемуся из коридора, после чего дверь вновь плотно прикрыл и вставил между кучек двери ножку стула.
— Ну теперь только в окно, ваше благородие, и желательно шведе…- милиционер распахнул небольшое окошко, затем стал что-то одевать на меня: — Вот шинелька, ваше благородие, и шапка, а вещи ваши Платон Иннокентьевич Муравьёв, начальник канцелярии наш, когда приезжал, сказал забрать, а вам шинельку и шапку оставил.
Опанасенко уже выскочил на улице через небольшое окошко, и теперь протягивал мне руки, стоя на мостовой, как пылкий любовник, что готов подхватить возлюбленную барышню. Я попробовал вылезти, но меня всего скрутило болью, поэтому я стал выползать задом вперед, опасаясь вновь сотрясти голову.
За окном Григорий придержал меня за рукав, после чего, под руку, потащил подальше от корпусов Военно-медицинской академии, ловко перебегая между стволами деревьев и начавшими зеленеть кустами каких-то растений.
Я на ходу застегнул длинную шинель не все крючки, светить белым исподним мне не хотелось.
— Погоди, Григорий, дай хоть портянки намотаю, а то ноги собью. — я оперся на гранитное ограждение Пироговской набережной перед створом темного Александровского моста, попытался нагнутся и чуть не упал в навалившуюся темноту.
— Погоди, ваше благородие, я тебе сам портянки намотаю, а то квелый ты какой-то… — милиционер приставил автомат к каменному столбу и быстро обул меня.
— Ну что пошли…- меня снова взяли под локоть.
— Давай, только не быстро. — я сделал шаг, другой, дальше стало чуть полегче. Прохлада с реки прогнала муть в голове, Опанасенко надежно поддерживал меня сбоку, так мы и дошли почти до улицы Шпалерной.
— Стой, кто такие? — из-за угла дома вынырнул десяток фигур вооруженных людей, двинувшихся нам наперерез.
Григорий передвинул автомат, заброшенный за плечо, поближе, а я, высвободив руку из дружеского захвата, шагнул вперед, закрывая собой вооруженного милиционера.
— Я начальник Адмиралтейской народной милиции Котов. Представьтесь!
— Чего?
— Я говорю, вы откуда, товарищи? — я уже разглядел на рукавах разномастной одежды патруля белые повязки городской милиции и не опасался называться своим именем. Вряд ли это были ряженные — повязки, причем уставные, были у каждого.
— Здравствуйте, гражданин начальник. — вперед вышел бородатый солдат в шинели и фуражке: — Мы из патруля Лиговской части. А вы почему в таком
