прервали, и оркестр вынужден был трижды исполнить Марсельезу, что вызвало бурный восторг огромного зрительного зала. Труппа была в смятении, а прима Александринки, известная актриса Е. Н. Рощина-Инсарова, впала в депрессию. «Маскарад» изъяли из репертуара…
Помимо революционной эйфории в мартовском воздухе России все явственней чувствовалось нарастание волны ненависти ко всему и ко всем, ассоциировавшимся со свергнутой властью. Русские популярные газеты, обезумевшие от нахлынувшей полной свободы, писали невероятную ложь: бывший царь и царица вошли в тайные сношения с Германией, собирались заключить сепаратный мир «за спиной народа», они предали Россию, а делами управления в России занимались «пьяный развратник» Распутин и «его клика». Много и другой несусветной глупости озвучивалось, и никто ничего не доказывал и не опровергал. Общественные страсти накалялись.
Ненависть так быстро овладевала душами людей, что оторопь брала. Один старик в Новгородской губернии публично высказался так: «Из бывшего царя надо было кожу по одному ремню тянуть». Услыхав подобное, потрясенный Василий Розанов воскликнул: «И что ему царь сделал, этому «серьезному мужичку»? Вот и Достоевский… Вот тебе и Толстой, и Алпатыч, и «Война и мир».
Ни на день не стихали разговоры о монархических заговорах и о попытках реставрации, хотя никаких признаков деятельности роялистских групп не существовало. Однако это ничего не меняло, и, например, Керенский опасался монархического реванша вплоть до прихода к власти большевиков.
Арестом царской четы дело не исчерпалось. Устремления хозяев «новой России» простирались дальше: они намеревались «вбить осиновый кол» в сердце монархии, навсегда покончить с ней. Арест Николая II сопровождала и другая акция: в начале марта правительство объявило о создании «Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих высших должностных лиц» (ЧСК). Это была удивительная институция «свободной России». В нее вошли юристы и общественные деятели кадетско-эсеровской ориентации; задача которых состояла в выявлении и выяснении закулисной стороны свергнутого режима.
Новые правители России были убеждены, что «народ должен знать всю правду». Указанной Комиссий предстояло эту «правду» добыть и огласить. Инициатором и «патроном» всего начинания был Керенский, непосредственным же руководителем Комиссии — присяжный поверенный (адвокат) из Москвы Н. К. Муравьев, выступавший до революции защитником по политическим делам.
Комиссия была наделена правом производить следственные действия, заключать под стражу отдельных лиц, выносить решения об их освобождении и получать любую информацию из государственных, общественных и частных учреждений по вопросам, ее интересующим. Первоначально конечная цель подобных занятий была не совсем ясна, но большинство деятелей новой власти считали, что Комиссия должна подготовить материалы для привлечения к суду бывших правителей.
Были допрошены и опрошены десятки высших должностных лиц империи, известные политические и общественные деятели, придворные. В их числе: царские премьер-министры И. Л. Горемыкин, князь Н. Д. Голицын, граф В. Н. Коковцов, Б. В. Штюрмер; министры внутренних дел А. А. Макаров, Н. А. Маклаков, А. Д. Протопопов, А. Н. Хвостов; министр юстиции, а затем председатель Государственного совета И. Г. Щегловитов, министр императорского двора граф В. Б. Фредерикс, дворцовый комендант В. Н. Воейков, высшие чины военных ведомств, полицейского управления. Дали свои показания и те, кто оказался в числе героев «славных» февральско-мартовских событий: П. Н. Милюков, военный министр А. И. Гучков, председатель IV Государственной думы М. В. Родзянко. Опрашивались и известные политические деятели: В. Л. Бурцев, В. И. Ленин, Н. С. Чхеидзе, А. И. Шингарев и другие.
ЧСК собрала огромный документальный материал, полученный из различных ведомств и от отдельных лиц, так или иначе причастных к выработке и осуществлению государственного курса в период монархии. Керенский во время своего инспекционного посещения Царского Села потребовал от Николая II «во имя установления правды» допустить к личным бумагам и корреспонденции. Царь безропотно согласился. Провел в свой кабинет, сам отпер все ящики письменного стола, показывал, где что лежит, давал необходимые пояснения. Несколько дней представители новой власти рылись в столах и шкафах Александровского дворца и увезли в Петроград множество бумаг.
Эта поездка оказалась очень познавательной для грозной «Немезиды Революции». После возвращения в Петроград Керенский заметил в кругу чиновников Министерства юстиции: он очень удивлен тем, что «Николай II далеко не глуп, вопреки тому, что мы о нем думали». Потом о неожиданном для себя открытии министр юстиции, а затем и министр-председатель правительства в своих речах и многочисленных книгах ни разу не упомянул. Сакраментальный пассаж сохранили для потомства пораженные слушатели.
Внутри Чрезвычайной комиссии с самого начала шла борьба двух направлений. Первое представляли те, кто стоял на правовой точке зрения: скрупулезно собрать и всесторонне изучить факты и документы, а лишь затем делать выводы. Представители второго, «революционного» течения придерживались иного подхода. Они были уверены, что «преступные деяния свергнутого режима» в главном и так известны и нужно лишь «подобрать» материалы, их раскрывающие. Подобной разоблачительной позиции твердо придерживались глава Комиссии Н. К. Муравьев и его покровитель Керенский.
Столкновения между правоведами и обличителями начались буквально с первых дней. Когда военный следователь полковник С. А. Коренев после подробного ознакомления с делом бывшего военного министра генерала М. А. Беляева доложил Комиссии, что «ничего сугубо преступного найти не смог», и предложил его освободить из-под ареста, то разыгралась скандальная сцена. «Как освободить? — взорвался бывший адвокат Муравьев. — Да вы хотите на нас навлечь негодование народа. Да если бы Беляевы даже и совсем были бы невиновны, то теперь нужны жертвы для удовлетворения справедливого негодования общества против прошлого. А за бывшим военным министром все-таки имеется большой грех — его угодливость перед властями предержащими. За это одно его надо сгноить в тюрьме». Ясно, что при такой «правовой философии» о справедливом разбирательстве, казалось, не могло быть и речи. Однако в работе Комиссии участвовали многие юристы с многолетним стажем, имевшие четкие представления о профессиональной этике. Они не могли и не желали выполнять политический заказ.
Особенно ярко это проявилось в вопросе о признании «виновности» царя. Правоведы твердо стояли на позиции закона, согласно которому монарх не мог ни в какой форме не только привлекаться к суду, но против него вообще не могло выдвигаться обвинений. Антрепренеры же расследования, понимая, что с точки зрения юридической добиться вердикта невозможно, хотели все-таки уличить царя в противогосударственной деятельности, вынести морально-исторический приговор. Как вспоминал заместитель председателя Комиссии сенатор С. В. Завадский, «Муравьев считал правдоподобным все глупые сплетни, которые ходили о том, что царь готов был открыть фронт немцам, а царица сообщала Вильгельму II о движении русских войск».
Для документирования этих «истин» использовались самые сомнительные приемы. В одной бульварной газете было опубликовано несколько якобы тайных телеграмм, которые отправлялись в Германию через нейтральные страны и где содержались указания на переправку секретных сведений германскому командованию. Сии послания были подписаны «Алиса», и ни у кого не должно было возникнуть сомнений, что эти депеши исходили от царицы. Увидав эти «документы». Керенский немедленно потребовал провести «тщательное расследование», а Муравьев просто сиял от
