противовес привычному расслаиванию по ничего не значащим событиям, которые тебя колотят из стороны в сторону, трусят и гремят, словно ты гвоздь в ведре. И вместо ритмичных лязгов ты слышишь лишь отзвук своего беспорядочного и бессмысленного шума. Такое счастье возникает в основном не из каких-то обстоятельств и тем более не из сознания, его формирует само «чувство счастья», которое из нас постучалось наружу, подгоняемое непостижимой циркуляцией чувств, и выплеснулось на все обозримое, заражая все вокруг своим блеском. Сами предметы и события окружающего мира, как были холодными и безразличными к человеку, так и остались.
Об этом я думал уже дома, когда раскладывал еду в холодильник, и чувство радости, которое по сути было основано на мелочи, показалось мне большим из-за контраста после стресса. Оно ощущалось внезапным и далеким, словно постучалось не из меня самого, а из параллельной Вселенной.
6
Уже вечерело и мое настроение давно испортилось. Радость резко сменилась печалью, по закону баланса циркулировала вглубь, уступая место своей противоположности. И все теперь окрасилось в грубые бесцветные тона, хотя я понимал, что действительность осталась прежней. Меня раздирало горькое одиночество, мне неимоверно хотелось с кем-нибудь пообщаться, просто поболтать о чем-то приятном. Почувствовать, как чья-то чужая душа тянется ко мне сквозь пустое пространство, разливает на меня свое тепло, и на миг мы сливаемся в танце воображения и слов, а весь остальной мир служит нам лишь сменной панорамой, как в компьютерных играх. И я бы отдавал свое тепло, был живым и заинтересованным, ведь все это само по себе выработается в нужный момент. Выходит, я хотел не столько получать тепло, сколько быть вовлеченным в сам процесс, чтобы излучать его. Чтобы отвердеть и сиять, а не быть потухшим и размякшим.
Но больше всего меня сейчас беспокоило не одиночество, а неприятное осознание, окончательно пришедшее ко мне в этот вечер. Осознание, что, несмотря на уникальные события, которые со мной происходят, моя печаль вызвана не только ими. Что она все равно бы пришла на смену радости, просто оделась бы в другие обстоятельства. И пусть она была бы не такой острой, ведь события оказывают на нее какое-то влияние, но все-таки печаль – это то, что существует само по себе и под свой такт подстраивает наше восприятие. Поэтому, не будь данного происшествия, сегодня вечером, а может завтра утром я бы все равно грустил. По какой-то другой причине (или вообще без причины, как часто бывает), правда не так сильно.
Разве что некое счастливое обстоятельство или хорошая новость изменили бы это и отсрочили грусть. Но ведь, чем дольше занимают нашу душу положительные эмоции, тем сильнее потом обрушивается печаль. Чем дольше она вылежится в тени, тем больнее жалит.
С другой стороны – чего расстраиваться, ведь все мы знаем, что ее, как и все другое, не искоренить из спектра наших чувств, это необходимый противовес радости. Жаль только, что она гораздо сильнее сознания, а не наоборот. В моменты печали разум зачастую старается раскрасить потускневшую действительность, начинает заваливать сухими фактами твоих удач и положительных сторон жизни (логическая сухость которых очевидно проигрывает чувству грусти, и в таком калейдоскопическом перечислении – мало способна на призыв настоящей радости). Или пытается объяснить тебе, где ты сейчас находишься и что можешь сделать, дабы исправить внутреннее состояние. Но почти всегда разум проигрывает, печаль побеждает только время.
В период своего апогея грусть, как и радость, устанавливает тотальный контроль над нашим восприятием внешнего мира. И пусть рационально мы понимаем, что мир это никак не меняет, для нас не существует реальности, отдельной от собственного восприятия ее.
Лишь изредка какой-то случай врывается к нашим чувствам и наводит там полный беспорядок. И хоть, когда мы сливаемся с этим потоком, сильные эмоции обескураживают нас, и мы хотим вернуться к прежней последовательности, систематичности, вопреки нашим желаниям, мы порой в такие моменты ощущаем себя полностью освободившимися и наиболее живыми.
Но сейчас не предвидится никакого необычного случая, и придумать себе приключения я тоже не могу. Слишком замкнуто мое нынешнее положение, чтобы что-то могло органично вплестись в него из вне. Потому я сделал себе ужин и сел кушать. Не перед компьютером, как любил делать, а просто на кухне, где я ел редко.
Все было большим – вилка, тарелка, любой другой кухонный инвентарь, с которым приходилось иметь дело. Сидя на табурете мне не надо было склоняться над тарелкой, как раньше, поскольку теперь моя голова не особо возвышалась над столом. Порции тоже стали меньше. Поначалу я в слепом отчаянии подумал, что если заставлять себя есть, как прежде, то я скоро приду в форму. Или это хотя бы затормозит процесс. Но ничего не вышло, эти вещи оказались никак не связаны. После еды я чувствовал тяжесть, раздутость живота, словно проглотил кирпич, а процесс продолжался своим чередом. Поэтому я сдался и стал сокращать порции в связи с текущими потребностями.
После ужина я открыл бутылку коньяка, которую купил себе в награду за преодоленные трудности. На закуску нарезал сыра. Первая рюмка показалась уж слишком обжигающей, а вкус немного странным. Наверно потому, что коньяк у меня ассоциировался с совершенно другим времяпровождением, ведь я никогда не пил его в одиночку. Хотя тоскливыми вечерами меня иногда подмывало нарушить эту привычку.
Уже больше трех лет, с тех самых пор, как мама съехала к новому мужу, я живу в этой квартире сам и до недавнего времени испытывал второй этап радости от своего положения. Поначалу я вообще был счастлив. Чувствовал себя освободившимся, думал, что часто смогу приводить девчонок. Квартира чистая, деньги, чтобы закрывать базовые потребности у меня есть. Но все вышло гораздо сложнее и в итоге за эти три года лишь несколько раз мои связи с девушками заканчивались в постели, и только один раз это были продолжительные отношения.
Помню, спустя полгода, а может и меньше, мне стало в тягость жить одному, хотелось слышать шум человеческой жизни. Я долго мучился, не знал куда себя девать, старался поменьше оставаться дома, но потом привык. И оторвав уши от постоянного стрекотания (которого мне и на работе хватает), от шума и поверхностных бесед, я полюбил свое одиночество. Мне стало с собой не скучно, а в общении я начал быть избирательней. Людей, с которыми мне интересно и которым, видимо, интересно со мной, теперь по пальцам пересчитать, поскольку, как мне не приятно это признавать, в ином случае от контакта я чаще
