что его суровое лицо может не только хмуриться, но и расплываться в добродушной улыбке. Возможно, это показатель того, насколько благотворно влияет на людей море. Пусть даже здесь не солнечный пляж и морские волны плещутся где-то там, высоко над головой, но некие элементы человечности командир начинает проявлять только сейчас.
Но нет, видимо, я ошибся. Пройти мимо без потерь не удалось. Оказывая мне как самому молодому офицеру на корабле повышенное внимание, командир при каждом удобном случае обязательно меня чему-то учил или проверял знания. Вот и сейчас решил устроить очередную переэкзаменовку: заставил рассказывать наизусть несколько пунктов из РБЖ ПЛ, потом — обязанности командира группы (по Корабельному уставу) и обязанности по боевому расписанию мои и моих подчинённых согласно книжке «Боевой номер». Удивительно, но командир всё это тоже знал наизусть! Когда я запинался или говорил невпопад, он поправлял меня или продолжал сам.
Конечно, такого начальника нельзя было не уважать. Багаж знаний был не ограничен! Но его также невозможно было и любить. В службе он руководствовался принципом «если подчинённые в течение дня хотя бы раз не называют командира мудаком, то его пора снимать с должности».
Оставаясь верным себе, командир в итоге назвал меня лентяем и задал выучить наизусть несколько объемных глав Корабельного устава. Со сдачей непосредственно ему. Пока не выучу — на берег ни шагу! С тоской глядя на пухлую синенькую книжицу, я понимаю, что неделей тут явно не отделаешься. А с другой стороны, получить взыскание от такого человека — хоть и неприятно, но совсем не обидно…
Во втором отсеке светло и по-домашнему уютно. В аппендиксе за кондиционером на койке помощника командира спит доктор Ломов и трогательно, совсем по-детски сопит. Бедный Сёма, нелегко ему приходится! Нам хоть вахты вносят в жизнь какое-то разнообразие, а ему только и остаётся, что спать сутки напролёт. Иногда он достает свой операционный инструментарий, раскладывает блестящие скальпели, трубочки, ножницы и щипцы. С тоской смотрит то на моряков, проходящих мимо, то на свой устрашающий арсенал. Видно, что ему очень хочется кому-нибудь что-нибудь отрезать. Но все вокруг — здоровые, как кони, и Сёма, тяжело вздохнув, медленно складывает инструменты назад в чемоданчик.
Из-за дверей кают-компании временами раздаётся приглушённый шелест перелистываемых газет. Несколько свободных от вахты офицеров изучают прессу. Они стараются не шуметь. Переворачивая страницы, делают это сосредоточенно и аккуратно, словно находятся в чужом туалете и стесняются лишний раз прошелестеть. Шутник-старпом всех озаботил заявлением о том, что газетный шелест распространяется под водой на три с половиной мили и что, листая газеты, они демаскируют нас перед вероятным противником. А у нас, как-никак, объявлен режим тишины!
Сам старпом также расположился в кают-компании, но он, как всегда, занят делом — что-то безостановочно пишет в засаленный и взлохмаченный журнал. Планы мероприятий, надо полагать. Должность старшего помощника — самая беспокойная и неблагодарная на корабле: даже в свободное время — не до отдыха. Скорее всего, режим тишины понадобился лично ему, чтоб не мешали работать.
Но вот, пройдя всю подводную лодку из кормы в нос, я оказываюсь в первом отсеке. Дальше идти некуда. Если не нагулялся, можно ещё раз сходить в седьмой и снова вернуться обратно. Аккуратно, без стука прикрываю за собой железный блин переборочной двери, плотно прижимаю-задраиваю её рукояткой кремальерного запора и прохожу в отсек. Здесь гораздо темнее, чем во втором и на первый взгляд не так уютно. Хотя данное помещение не очень приспособлено для проживания, однако не менее двадцати человек личного состава постоянно обитают тут. Честно говоря, это сразу ощущается. Запах пота, стоячих носков и несвежего белья смешивается с запахом хлеба, воблы, квашеной капусты и, кажется, резины.
Вдоль бортов отсека тянутся торпедные стеллажи. Длинные тёмно-зеленые сигары лежат на них попарно в три яруса на специальных ложементах. Винты хищно поблескивают изогнутыми, до остроты ножа отточенными лопастями. Во избежание неприятностей в случае самозапуска лопасти зажаты специальными ярко-красными стопорами. На головные части торпед натянуты стеганые дерматиновые чехлы. Больше трехсот килограммов взрывчатого вещества скрывает каждая из них. Но никто об этом не задумывается. Прямо на чехлах, на прохладных трубах торпед и в ложбинах между ними оборудованы импровизированные лежанки: засаленные матрасы, вытертые одеяла, асфальтового цвета подушки и желтоватые одноразовые простыни покрывают практически все поверхности стеллажного боезапаса.
На уровне второго яруса между торпедами имеется узкий проход — съемные мостки из пайол. По этой узкой дорожке и перемещается вдоль отсека личный состав. С прохода можно без труда попасть как на второй ярус, располагающийся чуть ниже уровня ног, так и на престижный третий — на уровне груди. На торпедах же первого яруса, находящихся в самом низу, под скрипучим настилом, обитает молодёжь — «черпаки», «ду́хи» и «караси». Всё свободное пространство заполнено продовольствием: буханками заспиртованного хлеба в пакетах, коробками с консервами, мешками с сушеной картошкой, крупами и т. п.
В отличие от второго отсека, режимом тишины здесь никто особо не озабочен. На небольшой площадке перед торпедными аппаратами в окружении фанатов сидит местная знаменитость — матрос Бараков, наш Ричи Блэкмор и Владимир Высоцкий в одном лице. Злостно нарушая режим тишины, он нещадно молотит по струнам гитары и надрывно хрипит: «Спасите наши души, мы бредим от удушья…» Песня исполняется с такой экспрессией, что в наступившей вслед за ней тишине мне действительно стало трудно дышать. Я тут же попросил Баракова исполнить что-нибудь лёгкое и жизнеутверждающее. Поломавшись для порядка, как и положено звезде, он вновь запел, на этот раз что-то из Антонова.
Должен сказать, что Бараков был действительно неординарной личностью, хотя петь не умел совсем. Вернее, не умел петь своим голосом. Его у Баракова не было совершенно. Что бы он ни исполнял, делал это голосом того артиста, чью песню в данный момент представлял. И это была совсем не пародия, просто по-другому у него не получалось. Помнится, услышав Баракова в первый раз со стороны, я, будучи уверенным, что это кто-то включил на полную громкость магнитофон, недолго думая, потребовал сделать звук потише.
Посидев в первом с полчаса, прослушав «вживую» Розенбаума, Новикова и Кузьмина, я пошёл домой — в свой седьмой отсек — готовиться к заступлению. Через полчаса наступит моя очередь сидеть в центральном посту вахтенным офицером. До этого надо ещё успеть собрать личный состав своей боевой смены, проверить его и проинструктировать.
Глава 4
Мичман Гаврилко
После сложного букета миазмов, которые, находясь в первом отсеке, я практически перестал ощущать,
