class="p1">— Я выключу?
— Конечно.
Она щёлкнула переключателем, и телевизор заткнулся.
— Как вам пирог?
— Неизменно прекрасен, спасибо. Вот заказ на завтра.
— Замечательно, — сказала Мадам, забирая бумаги, — заходите ещё.
— Скажите, — спросил я, — а почему из города к вам не ходят?
— Это единственное, что вас озадачило? — засмеялась она. — Как бы вам объяснить… Помните, когда вы приехали, то удивились, узнав, что тут есть что-то кроме кафе?
— Да, обманчивый рельеф, помню.
— Так вот, со стороны города он ещё более обманчив. Там считается хорошим тоном делать вид, что ничего, кроме города, нет. Факты, этому противоречащие, принято возмущённо игнорировать. Кафе — именно такой факт. А почему вы вдруг заинтересовались?
— Да вот, думаю, не взять ли в лизинг холодильник для мороженого. Не хотелось бы составить вам конкуренцию.
— О, как это мило с вашей стороны! Спасибо за заботу! Нет, мы не помешаем друг другу. Моя клиентура приезжает по дороге и уезжает по ней же. Узнать для вас цены?
— Если не сложно.
— Ну что вы, мне только в радость! В конце концов, мороженое тоже пойдёт через мой склад. Немного лишней прибыли никогда не помешает.
***
— Долго вы, — недовольно сказал Депутатор.
— Подождали бы внутри, — ответил я. — Правила, тем более неписаные, не стоит воспринимать слишком буквально. Кто бы вас увидел за полночь?
— Вы не понимаете, — покачал головой он, — это создало бы долженствования, в данном случае совершенно излишние.
— Долженствования?
— Возможности порождают обязанности. Пока я здесь, то могу не делать то, что должен буду сделать, оказавшись там. Просто не имею такой возможности, а значит, и не обязан. Понимаете?
— Вполне, — кивнул я. — Теперь на завод?
На проходной большого старого кирпичного здания нас встретил охранник, который долго не хотел открывать, несмотря на полицейский жетон Депутатора. Звонил куда-то, что-то мямлил в трубку и вообще вид имел туповатый и непробиваемый. Я уже думал, что мы пойдём восвояси, — не ломать же дверь? Но потом он куда-то дозвонился, что-то выслушал и с гримасой крайнего недовольства впустил нас внутрь.
Там оказалась проходная с турникетами, в которые вставляют картонные карточки, где пробивается время прихода, но мы просто обошли их и направились внутрь. Охранник нам не препятствовал, оставшись сидеть в своей будке.
— И что они тут охраняют? — с удивлением спросил Депутатор, оглядывая пустой цех.
— Может, те ящики? — я приоткрыл один из больших, почти в мой рост, контейнеров и заглянул внутрь.
— И что там?
— Какие-то детали. Это всё, что я могу сказать, взглянув на содержимое.
— Детали чего?
— Чего-то целого, вероятно. Возможно, его собирают из них прямо тут, — я показал на сборочный конвейер в центре цеха. Сейчас он пустует и понять, что именно там было, невозможно. — Собирают и засовывают вон в тот контейнер. Грузят на платформу и везут дальше, на следующий завод. Там к нему прикручивают остальное.
— Что прикручивают?
— А я почём знаю? Колёса, например. Или крылья. Или ходули.
— И смысл? Почему их нельзя сразу тут прикрутить?
— Может быть, там дешевле. Спросите у Директора, если интересно. Мы, вроде, сюда не производственную логистику узнавать пришли?
— Да, — кивнул Депутатор, — вы правы. Давайте поищем тех, кто работал с жертвой.
Напарник Калдыря немедленно получил от меня прозвище Шнырь. Во-первых, потому что оказался каким-то хилым, вертлявым, ушлым и чрезмерно угодливым. Во-вторых потому, что «Шнырь и Калдырь» отлично звучит.
Так вот, Шнырь и Калдырь занимались уборкой цеха после рабочего дня. Теперь этим занят один Шнырь, причём за ту же зарплату, чем весьма недоволен.
— Ну, это… Упаковку собираем. Ну, как куда? В мусорку. Подметаем опять же. Таскаем, если чего осталось.
— А что тут делают вообще? — поинтересовался я.
— Днём-то? Мне почём знать? Моя смена в шесть заканчивается. Ушёл утром из чистого цеха, пришёл вечером в грязный. И так каждый грёбанный день.
К бывшему напарнику Шнырь относится без симпатии:
— Хитрый он, жопа такая, до невозможности.
— Хитрый? — переспросил Депутатор. — А в чём это выражалось?
— Где-то у него тут бухло припрятано, да так ловко, что я так и не отыскал. Приходит на работу трезвый и всю ночь почуть подбухивает незаметно. Утром смотрю — пошёл домой пьяный, как будто не на работу, а в бар сходил. А вечером опять идёт в бар! Конечно, что ему — ни семьи, ни детей, ни аренды… Спит в бесплатной заводской ночлежке, где я бы собаку не поселил, трат, считай, никаких, жена не пилит, дети не ноют, чем не жизнь? Этак даже с нашей тухлой зарплатки можно в бар ходить, чего нет? Я ходил бы. Мне, может, тоже самогонка не нравится.
— Вижу, вы не в лучших отношениях? — Депутатор не сообщил Шнырю, что Калдырь убит.
— Да ни в каких мы не в отношениях. Я его сто раз просил: «Поделись заначкой, будь человеком!»
— А он?
— А он делает вид, что не понимает, о чём речь. Не сволочь ли? Я на него начальнику смены даже стучал, но тот послал меня к чёрту. Наверное, с ним-то он делится, жопошник…
— У него были… Вернее, есть у него враги?
— Да кому он нужен? Говнюк жадный.
— С кем он ещё тут общался… общается?
— А что, тут, по-вашему, много вариантов? — Шнырь показал на пустой цех. — Днём тут толпа, да, а ночью уборщики да охрана.
— Уборщиков всего двое?
— Здесь? Да. Причём то, что я уже четвёртую смену один пашу, вообще никого не волнует. А так-то на складе есть, точно, да и мало ли где ещё. У меня-то пропуск только сюда. А вы чего выспрашиваете-то? Неужели мой сраный напарничек чего-то натворил? Если так, я не удивлюсь.
— Почему?
— Так у него баба какая-то завелась. А где бабы, там расходы. А где расходы, там и всякое непотребство. На нашу-то зарплату за бабой не поухаживать. А он прямо со свидания на работу бежал, то есть гулял со своей до полуночи, значит, что?
— Что?
— Значит, далеко у них дело зашло,
