– Я со шлюхами жить не собирался, только…
– Дан! У тебя уже должен был закончиться период, когда мальчики кидаются на всё, что движется и похоже на женщину!.. – Старик укоризненно посмотрел на Дана.
– Да, теперь только бордель и только раз в неделю! – согласился парень. – Видишь, какой я воздержанный?
Мужчины подошли к своим воллам и залезли в сёдла.
– Ладно, воздержанный! Давай-ка поедем от того, что тут по ошибке называют фермой… – сказал Старик, оглядев домик и поморщившись, а потом, подумав, закончил. – …По тому, что тут называют дорогой…
– В сторону того, что тут по ошибке назвали городом! – кивнул Дан, даже не улыбнувшись старой шутке. – Давай.
Воллы – это, если вы вдруг не знаете, своеобразная помесь верблюда, лошади и вола. Ценный зверь, что пьёт, как Дан, раз в неделю и не чувствует от этого дискомфорта. А ещё жрёт, казалось бы, всё что растёт – и вообще приятно неприхотлив. А ещё силен, вынослив и родился в Марчелике. Одна беда – любой волл весьма медлителен, задумчив и патологически упрям.
Однако на равнинах Марчелики именно такой зверь и нужен под седлом. Бывают, конечно, здесь и те, кто пытается ездить на лошади… Однако лишь до ближайшего багрянца, пока беспощадное солнце не уложит несчастных животных на землю пускать пену. Это на Эдемах пусть ездят на лошадях… А касадор ездит на воллах. И воллов же запрягает в свой фургон.
Стеинхольвег, Марчелика, 12 апреля 1935 года М.Х.
– Что значит, у вас слишком маленькая доля?! – возмущённо взвизгнул городской ростовщик.
Впрочем, у хороших христиан нет других ростовщиков, кроме как городских. Всех, кто пытается без пригляда святых отцов заниматься ростовщичеством, всегда готов принять в свои объятия очистительный костёр.
Ибо сказано было в Писании: всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твоё не требуй назад… Но, конечно, если под приглядом святых отцов, то можно – ибо сказано в Писании: просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся.
Так что городской ростовщик – это, в общем и целом, хорошо. А самолично решивший на других христианах наживаться – обречён на мучительную смерть.
Понятно, что костры на Марчелике горели часто – дело-то выгодное… Ростовщичество, конечно, а не костры. И всё-таки костры горели не так часто, как могли бы – ведь иногда и ростовщиков прощали за искреннее раскаяние. Ведь сказано в Писании: любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего – вот им и давали жизнь взаймы. Под честное слово больше никогда так не делать.
Или пристраивали на должность городского ростовщика. В чём отличие? Ну так на этой должности раскаивались в своих делах значительно искреннее. А ты попробуй неискренне – вон же, святой отец всегда рядом и следит за тобой коршуном.
Иоганн, конечно же, знал об этом и понимал, что за буря негодования сейчас обрушится на него и его напарника Мигеля. К несчастью, жадные должники внаглую пользовались добротой Господа и не хотели возвращать ни долги, ни проценты. Увы, глава номада Рональд таким добрым, как Господь, никогда не был – так что мог и вломить. Поэтому лучше было поругаться с ростовщиком, чем с Рональдом Айвери.
– Во имя Господа нашего, да не произнесу его всуе! Я помогаю обездоленным, лишённым доходов, пострадавшим от сурового климата Марчелики!.. – ростовщик на секунду задумался, к чему это он тут пафоса навёл, а потом всё-таки вспомнил, распаляясь всё больше и больше. – …А вы не можете постараться и из них, во имя Господа, долги выбить? Вы уверены, что вы касадоры, а не воллы, на которых ездят настоящие касадоры?!
– Вот ну зачем ты так? – возмутился Мигель. – Мы ведь к тебе тоже, как обездоленные, лишившиеся этого самого…
– Разума вы лишились! Сердце мне разрываете своей жадностью! – ростовщик хотел было схватиться за сердце, но промахнулся и схватился за желудок.
– Вот то, за что ты схватился, у тебя и разорвётся от жадности! – ошибка ростовщика не укрылась от глазастого Иоганна. – Обдираешь нас как липку, а сам только пузо своё наедаешь!
– Это от сидячей работы пузо! Всё на благо людей! – блеснул ростовщик модными знаниями, вычитанными в научном журнале, что привёз местный богач Арчибальд.
Дверь ростовщической конторы открылась, и на пороге возникли ещё два касадора, при виде которых у ростовщика сразу пропало желание ругаться. Ведь всего пару дней назад он попытался увеличить свою долю, увидев, сколько эта парочка принесла, и молодой касадор, добродушно улыбнувшись, отправил его на пол отлично поставленным ударом.
– Дан! Старик! – радостно развёл руками ростовщик. – Как вовремя вы появились!
– Мы всегда вовремя, – кивнул Старик. – Чего кричите?
– Ваши, с позволения сказать… – начал ростовщик.
– Нет, – хмуро буркнул Дан, заставив того замолчать.
– Что нет? – очень осторожно переспросил ростовщик. Скула у него до сих пор от того удара ныла.
– Не позволим сказать! – пояснил Дан. – Так чего они?
Ростовщик – человек уважаемый. Ему морду бить нельзя. В большинстве случаев. Только если он перегнул палку. А в тот раз, от жадности, он её перегнул. Это ему святой отец на исповеди объяснил. Отец Иоахим – вообще-то человек добрый, только бывший касадор и друг Старика. В общем, ростовщик сразу понял, что если просят без аллегорий и сравнений – то и отвечать надо без аллегорий и сравнений.
– Долю свою хотят увеличить! – пожаловался он.
– Совсем совесть потеряли! – согласился Старик и сурово посмотрел на Иоганна с Мигелем.
Иоганн и Мигель, ровесники Дана и его близкие друзья, скромно потупили взоры, всем видом показывая, что да, дескать – потеряли, ищем. Под ногами совести нет. Наверно, за дверью оставили. Этот их сокрушённый вид весьма порадовал и ростовщика, и старого касадора.
– Ладно, зато мы собрали хорошо, – сказал Старик. – Поделимся с вами… И не трогайте больше доли, бездари! Не трогайте! Должников трогайте, а доли – не трогайте!
На этот раз ростовщик, помня о том, что и сам недавно трогал доли, тоже решил потупить взор. Иногда жадность людей одолевает, а ведь правило-то было старым: ростовщику долг и половина с процентов, и касадорам – тоже половина процентов. Но, бывало, грешили люди, тянулись к чужой доле… Что делать? Как сказал бы отец Иоахим: «Грешен человек, несовершенен… Сходи на исповедь и, может, лучше станешь».
Люди лучше не становились, зато на исповеди после того, как святой отец проходился по городу, обычно случался аншлаг. Даже девочки из борделя всю службу отстаивали. Хотя они, известное дело, на работе не сидят даже – лежат. Так что тяжело им службу-то отстаивать. Во всяком случае, так думал ростовщик. Но ему простительно – он в том борделе только в долг дать мог. Вот уже лет десять как.
– Наш сбор, метен, – вежливо обратился Старик к ростовщику, передавая тому деньги.
