Третий вариант и по сию пору представляется мне самым малоубедительным. А именно — Эдвард Мун действительно обладал способностями, лежащими за гранью понимания современной науки. Он сумел заглянуть в душу Гаскина и каким-то непостижимым образом прочесть ее. То есть — хотя это выглядит странно и экстравагантно, но я вынужден это отметить — он действительно умел читать чужие мысли.
Аплодисменты стихли.
— Мистер Гаскин? Я должен кое о чем вас спросить.
— Да что угодно.
— Когда вы собираетесь рассказать обо всем вашей жене?
— Не понял.— Лицо мужчины потемнело. Следующую реплику иллюзионист адресовал не столько мистеру Гаскину, сколько невзрачной миссис Гаскин, все еще стоявшей в третьем ряду, раскрасневшейся и румяной от гордости за своего мужа.
— Примите мое сочувствие, сударыня,— произнес он.— Мне не представляет удовольствия сообщить вам, что ваш муж лжец, жулик и изменяет вам.
Со стороны аудитории послышались довольные сдавленные смешки.
— Последние одиннадцать месяцев он состоит в близких отношениях с судомойкой. А последние две недели они стали подозревать, что она беременна.
Театр затих, улыбка стекла с губ миссис Гаскин. Она испытующе воззрилась на мужа и пробормотала что-то неразборчивое.
— Да чтоб у тебя глаза повылазили! — взревел Гаскин, сделав шаг вперед и явно собираясь наброситься на иллюзиониста с кулаками. Однако, прежде чем он успел его ударить, чья-то могучая фигура безмолвно материализовалась между ним и мистером Муном подобно невесть откуда взявшимся крепостным воротам.
Подняв взгляд, Гаскин обнаружил перед собой Сомнамбулиста, причем лицо лакея находилось где-то на уровне живота великана. Громадный человек, закрывший собой мистера Муна, хранил молчание и бесстрастным выражением лица напоминал изваяние с острова Пасхи. При виде столь несокрушимой силы и столь непреодолимой преграды Гаскин стыдливо ретировался. Бормоча извинения, он покинул сцену и трусливой рысцой поспешил вон из театра.
Мун позволил себе криво усмехнуться ему вслед, затем, широко раскинув руки, повернулся к публике.
— Аплодисменты,— воскликнул он,— самому замечательному человеку в городе! Спящий! Бессонный! Прославленный Сомнамбулист с Альбион-сквер! Леди и джентльмены, позвольте представить вам... Сомнамбулиста!
Зрители взревели от восторга, и смущенный великан поприветствовал собравшихся неуклюжим кивком.
— Шпаги! — потребовал кто-то с галерки.
— Шпаги! Шпаги! — с готовностью подхватили его приятели.
Через несколько мгновений основная часть публики скандировала то же самое.
Мистер Мун горячо похлопал Сомнамбулиста по спине.
— Давай, — сказал он. — Мы не должны разочаровывать их.— И вполголоса добавил: — Спасибо.
Иллюзионист ненадолго исчез и вернулся с полудюжиной довольно жуткого вида шпаг (их на продолжительное время позаимствовали у Колдстримского гвардейского полка ее величества). Оркестр выдал соответствующую мелодию, подав тем самым знак Сомнамбулисту. Тот аккуратно снял сюртук, продемонстрировав безупречно белую накрахмаленную рубашку.
В театре воцарилась тишина. Все ждали зрелища, ради которого, собственно, и пришли сюда. Очередной доброволец, вызванный из зрительного зала, проверил остроту и прочность клинков, а также убедился в отсутствии под рубашкой великана какой-либо скрытой защиты — панциря или специального механизма. И вот наконец мистер Мун взял одну из шпаг. Под безжалостным светом газовых светильников и взглядами толпы он вогнал клинок в грудь Сомнамбулиста. Острие, издав влажное чмоканье, погрузилось в тело великана, а через пару секунд стальной кончик с тошнотворной неизбежностью появился из его спины. Сомнамбулист только моргнул. Кто-то в зале радостно завопил, кто-то ахнул, остальные, изумленно выкатив глаза, в молчании таращились на сцену. Несколько дам — между прочим, им также составила компанию парочка джентльменов — упали в обморок.
Под барабанную дробь мистер Мун протянул руку за новой шпагой. На сей раз клинок прошел сквозь шею Сомнамбулиста. Острие показалось из затылка. Больше не делая пауз, иллюзионист принялся вгонять оружие в бедро, живот и под конец в самое болезненное место на мужском теле — пах великана.
За время всей процедуры Сомнамбулист лишь раз зевнул, словно усталый житель с городской окраины, поджидающий поезд. Он так и стоял, недвижимый, нечувствительный к боли, при таких ранах просто непереносимой для обычного человека. Другой давно бы рухнул, однако великан продолжал непоколебимо стоять посреди сцены.
Пожалуй, наиболее впечатляющий момент представления, как всегда, ждал зрителя в самом конце. Вынимая шпаги из тела ассистента, мистер Мун демонстрировал их публике. Лично я не обнаружил ни на одном клинке сколько-нибудь заметного следа крови, да и рубашка Сомнамбулиста, пронзенная и разорванная, осталась по-прежнему белоснежной.
Оба поклонились в ответ на совершенно искренние аплодисменты. Трюк, много лет служивший гвоздем программы, не разочаровал публику и на этот раз.
Несомненно, зрители считали, будто все увиденное есть плод оптической иллюзии. То тут, то там я слышал беззаботные рассуждения о шпагах с секретом, о ловкости рук, хитроумных рубашках, дыме и зеркалах. Как бы то ни было, никто не сомневался в мастерски устроенном, невероятно эффектном обмане. Конечно же, им показали фокус! Иллюзию! Великолепный трюк!
На самом деле, как вы скоро увидите, все обстояло куда загадочнее.
Остаток вечера прошел без эксцессов. Зрители разбрелись по домам довольными. Тем не менее Эдвард Мун по-прежнему маялся от тоски. Он уже много лет как устал от ежевечерней театральной рутины и продолжал выходить на сцену, имея единственной целью развеять скуку. Ту самую хроническую скуку, что неизлечимо-опасно поразила его в самую душу.
По окончании представления мистер Мун, следуя давней привычке, выбрался на улицу через служебный вход и закурил. Мимо него то и дело проходили зрители, покидавшие здание театра. Изредка кто-нибудь задерживался, дабы засвидетельствовать ему собственное почтение, а иллюзионист, в свою очередь, не имел ничего против того, чтобы уделить каждому пару минут короткого разговора в качестве благодарности за комплименты. Небольшая группа почитателей обступила его и нынешним вечером. Мистер Мун переговорил со всеми, придерживаясь своей обычной обходительной манеры.
Одна женщина задержалась дольше других.
— Да? — Эдвард потянулся и зевнул. Не от усталости, просто в те дни и месяцы, когда тоска особенно одолевала его, он часто спал целыми днями. По двенадцать-тринадцать часов кряду.
На Альбион-сквер дама выглядела просто чужеземкой. Явно принадлежащая к высшему обществу, средних лет, элегантная, надменная, она словно наполняла пространство ледяным дыханием. Froideur[7], как говорят французы. В юности, решил иллюзионист, сия особа слыла заметной красавицей.
