круг свои дары.
— И как мне читать эти символы? — тихо проговорил догадливый Гончар, человек, проживший жизнь и напитавшийся от нее мудрости.
Икар улыбнулся:
— Ты решил, что я бросил красивую приманку про Солнце, это зернышко, и не проглотил ее вместе с крючком, а я, на самом деле, давал тебе Зерно Истины, но в страхе неверия ты не испробовал его.
Гончар, вытерев тряпицей пальцы от высыхающей глины, взял зерно и спросил:
— А рыба?
Но мастерская уже погрузилась в тишину.
Глава 5. Икар и пятый апостол
Молодая женщина одним точным движением вынула заколку, прятавшуюся под шелковыми лепестками ярко-красной розы, и густые черные волосы рассыпались по обнаженным плечам. Полупрозрачная ширма, скрывавшая до времени от заинтересованного взора Художника привлекательные формы выбранной им натурщицы, скрипнула, и дева, к слову сказать, не самый дешевый вариант, нисколько не смущаясь собственной наготы, «выплыла» на середину мастерской. Удовлетворенный выбором, служитель Форнарины жестом, не лишенным изящества, указал на кривоногую кушетку возле окна, и небесная грация, бросив многозначительный взгляд на мужчину, медленно улеглась на нее, запрокинув руки за голову, в свободной позе властелины и соблазнительницы.
Художник открыл было рот подсказать натурщице более выгодное положение тела относительно освещения, но медный колокольчик, висящий на двери мастерской, весело звякнул, и в тон ему голос вошедшего произнес:
— Здравствуйте, я — Икар.
— Да будь ты сам Аид, в дыму и молниях, окруженный свитой из чертей и грешников, — выругался Художник, — ты не вовремя.
— А мне нравятся зрители, — проворковала с кушетки обнаженная нимфа, с интересом разглядывая незнакомца.
— Твое дело — неподвижное тело, это же относится и ко рту, — рявкнул Художник на покрасневшую модель и повернулся к Икару. — Чего надо, говори скорее.
— Пришел позвать тебя с собой, на Солнце, — лучезарно улыбнулся Икар, с трудом сдерживаясь, чтобы не взглянуть на деву.
Художник лукаво посмотрел на странного посетителя:
— Что ты видишь, глядя на нее? — он кивнул в сторону натурщицы, застывшей в оговоренной позе. Солнечный свет, с трудом пробивавшийся сквозь запыленное окно (Художник намеренно не протирал стекла, полагая, что таким образом выходило наиболее мягкое освещение мастерской), озарял изумительные изгибы молодого женского тела, ничего не утаивая от восхищенного взора.
— Вазу, — не задумываясь, выпалил разрумянившийся Икар.
— Господи, ну почему такая пошлость? — простонал Художник.
— Я недавно был в гончарной, — смутился юноша. — Возможно, поэтому.
Художник шумно выдохнул:
— Ты видишь только форму, а я — суть, но не в отрыве от оболочки. Скажи, Икар, на Солнце существует ли вообще форма? И еще, пока думаешь, мне, для творчества нужны краски и кисти, а там один чистый белый цвет. Для чего мне туда, коли нет палитры?
— Белый — цвет невинности, — раздалось заигрывающе с кушетки, на что Художник, усмехнувшись, заметил:
— Ты бы прикрылась пока.
— Нечем, — парировала натурщица. — И потом, сам велел не шевелиться.
— Друзья, не ссорьтесь, — взмолился Икар. — Попробуешь поработать с белым.
Художник покачал головой, глядя на гостя, как смотрит отец на неразумное дитя:
— Знаешь, в чем заключается мое творчество? Я воспроизвожу на холсте прежде всего отражение света от предметов мира в собственном сознании. На Солнце свету отражаться не от чего, ибо Солнце — это мир Света, взяв мена с собой, ты просто уничтожишь меня.
Икар сложил ладони в молитвенном жесте:
— Белый цвет — ахроматический, синтез всех цветов, идеальный среди идеальных. Неужели нет желания раскрыть его?
— Неужели нет желания раскрыть меня? — возмутилась, передразнивая Икара, позабытая на кушетке натурщица. — Ты платишь не только за мою неподвижность, но и за время. Я не собираюсь работать скалой бесконечно, через час я встану и уйду.
Художник гневно сверкнул глазами на деву и обратился к Икару:
— Видишь, ты задерживаешь меня, я даже не начал делать наброски, а половина оплаченного времени уже прошла.
— На Солнце времени нет, — улыбнулся Икар, разглядывая акварельный пейзаж с изумрудной рекой, нависшими над ней пышными шапками ив и девушкой, грациозно выходящей на берег после купания с очень узнаваемой фигурой.
— Одна из моих первых, — с гордостью подсказал Художник, заметив, куда смотрит гость.
— Да, — отозвалась нимфа с кушетки, — и моя тоже, помню, я страшно волновалась тогда.
Художник постарался не заметить последней реплики:
— Живописец смотрит на вещь, но видит суть и именно ее переносит на холст.
— Ты уже говорил, — вставил Икар, но мастер, казалось, не расслышал и продолжил: — Суть Солнца — Свет, находясь там, внутри самой сути, я, как медиатр, соединяющее звено, потеряю смысл своего творчества, а значит, и бытия.
Он подошел к акварели и промурлыкал под нос:
— Вот здесь надобно поправить. — После чего продолжил изливать душу: — Так же, как белый цвет растворил в себе все цвета, так и Солнце расплавит солнечного художника, сделает бессмысленной попытку нанести белый на белое, цвет на холст, что уже белый сам по себе.
Художник, не отрывая взгляда от картины, вытянул вверх большой палец, «прицеливаясь» к чему-то на картине, а затем перевел палец на натурщицу:
— Ты предлагаешь мне войти в рай и рассказывать тамошним обитателям, как прекрасно пребывать в… Раю. Да, ноги тебе я несколько укоротил.
Икар тоже сплющил большой и указательный пальцы и в образовавшуюся щель посмотрел на купальщицу, после чего перевел прицел на кушетку. Дева, по всей видимости, оскорбленная таким беззастенчивым разглядыванием, нет, не ее ног, а всего лишь пропорций, показала Икару язык. Юноша не смутился, но бросил это пустое занятие и обратился к Художнику:
— Рожденным в Раю неведом Ад. Не так ли произошло с Адамом, а окажись подле него не Змий, но Солнечный Художник, возможно, прародитель Человеков не стал бы грызть запретное яблоко.
Повелитель красок горько усмехнулся:
— Думаю, Адаму было бы наплевать на зануду Художника, с его моделями и сутью, этим, кстати, занимался тогда Сам Бог, когда рядом оказалась Ева. Ты сам, — Художник подмигнул Икару, — беседуя со мной, нет-нет да и бросишь вожделенный взгляд на кушетку.
— Здесь, на Земле, — парировал юноша, — сложно удержаться, поэтому и зову на Солнце.
— А ее возьмем с собой? — хохотнул Художник. — Вместе с кушеткой, она вон, уже готова к полету; без одежды, не вспотеет на солнышке.
На шутку Икар среагировал неожиданно серьезно:
— Я приглашаю тебя, Мастера, а она — даже не инструмент.
— Грубиян! — фыркнула дева и снова замерла, отрабатывая обещанное вознаграждение.
— Кто же, по-твоему? — с интересом спросил Художник, перебрасывая взгляд с Икара на натурщицу и обратно.
— Она — степень твоего неверия в себя и в Бога, — Икар развел руками. — Удивлен?
— Как это? — изумился Художник.
— А ты думал,
