Но июнь кончился. И мои счастливые ночи на рассвете тоже кончились. Она ко мне больше не приходила. Я пытался вернуться к началу моей — нашей — любви. Вскакивал среди ночи, бежал в ванную. Стараясь сквозь шум воды вновь услышать ее голос, шепот ее дыхания, закрыв глаза, до обморока стоял под душем. Ничего. Она не возвращалась, фантазии мои были мертвы. Но я не желал с этим смириться, жить без нее я не мог. Возвращался, мокрый, убитый, в свою одинокую постель. Обессиленный, пытался уснуть. Рассвет не приносил облегчения, рассвет обманывал, как и ночь. А дни мои были ужасны.
И тогда я понял, что происходит: все это козни отца, он решил отомстить мне таким образом, сделать мою жизнь невыносимой. Он снова захватил ее в плен, держит и не пускает ко мне. А еще понял, что он оставил записку. Да, да, именно тогда я это понял. И ужасно разозлился, и возненавидел его так, как и при жизни никогда не ненавидел. И решил: черта с два, не сдамся! Я все равно своего добьюсь, докажу ему, что кое-чего тоже стою.
* * *
Я твердо шел к своей цели весь остаток июля и август. Прежде всего нужно было расчистить путь — выяснить, у кого записка. Чтобы потом, посреди безоблачного счастья, не ударил гром: в одно прекрасное утро жена моя Елена получает письмо с доказательствами, что муж ее Дмитрий… Нет, этого я допустить никак не мог!
И потому извел много сил и времени на поиск записки: приглашал на чай соседку, трижды вдрызг напился со старым приятелем отца, нуднейшим старикашкой Игорем Васильевичем. Но до конца так и не понял, есть у них что-то или нет. Вроде нет, а там кто его знает. Вели они себя нормально, сочувствовали моему горю, но все-таки сомнения остались.
Сначала меня это очень беспокоило, а потом решил просто не думать. Ну а когда приступил ко второй части плана по достижению цели, действительно думать забыл о записке. Некогда было и незачем. Все силы, все мысли, все время заняла одна только Елена. Я и с работы старался побыстрей улизнуть, хоть это было и трудно. Дважды грозили уволить. Оно, конечно, ничего — такие, как я, специалисты везде нужны, но при новых обстоятельствах мне это было ни к чему. Потому что работаю я в шикарном мебельном магазине «Мягкий диван», при знакомстве не стыдно будет сказать, его все знают. И потому я не стал рисковать, перешел на сдельную работу — так у нас тоже можно. Денег меньше, зато время все твое. А время мне как раз позарез нужно. Дороже денег теперь мое времечко.
Я вижу ее дважды в день. Я вычислил ее смены. Я сопровождаю ее на службу и провожаю домой. Я захожу вместе с ней в магазины. Я знаю, что она любит из еды, в какой парикмахерской делает прическу, какие книги читает, какую слушает музыку, какие смотрит фильмы. Я узнал, как называются ее духи, подсмотрел однажды в парфюмерном. Я даже смог ее сфотографировать. Лицо вышло размыто, но хорошо получилась машина скорой помощи. Фотографировал я сквозь стекло и на далеком расстоянии. Но это ничего, меня этот снимок вполне устраивал — Елена моя словно окутана туманом, туманом нашего пока еще несостоявшегося знакомства. Те грешные первые ночи не в счет, я решил начать свое приближение заново. И в этом новом приближении главным условием была постепенность. Мама говорила: «Поспешишь — людей насмешишь».
Как-то вечером Елена купила на улице букет хризантем. Я слышал ее разговор с продавщицей. Она сказала: «Знаете, я с детства обожаю этих лохматых дворняг», — и они вместе рассмеялись. С тех пор у меня на столе всегда стоят хризантемы — только одни завянут, я покупаю новые и зову их исключительно лохматыми дворнягами. Как-то утром она, видимо, не успев дома позавтракать, зашла в молочный бар и заказала себе чашечку капучино и бисквитное пирожное. Теперь я завтракаю исключительно в этом баре капучино с пирожным. Как-то в воскресенье — у Елены как раз выпал выходной на воскресенье — мы по отдельности пришли в кино.
Показывали «Морфий». Я думал, это боевик, оказалось, про какого-то врача, но кресла наши находились совсем близко, и этот фильм стал для меня самым интересным на свете. Я потом купил диск и много раз пересматривал, возвращая себя — нас двоих — в тот темный зал, в то прохладное блаженство.
Я знаю о ней все, кончается август, я только не знаю, как к ней подойти, как выйти из этой августовской тени. Несколько раз я почти решался, но всегда что-то мешало. То к остановке, где она ждала своего автобуса, подъезжала маршрутка и увозила ее. То кто-нибудь подходил что-то спросить. То я сам вдруг пугался. Не время еще, говорил я тогда себе, надо еще подождать.
И вот настало утро, когда я понял: пора! Если сегодня не решусь к ней подойти, не решусь уже никогда. Я дал себе слово, чего бы это мне ни стоило, заговорить с Еленой. Поклялся, что заговорю. Ужасно разволновался, до того, что не пошел провожать ее на работу, и завтракать в тот бар не пошел. Ждал вечера и прямо-таки с ума сходил.
В полпятого уже заступил на свой пост: есть там у меня один клен у забора, я под ним обычно стою — удобное место: прекрасно просматривается выход из больницы, а меня совсем не видно. Я стоял и ждал, жара в тот день была страшная и духота как перед грозой. И вот она вышла… Подождал, как свернет на дорожку, и двинулся следом.
Я был готов, честное слово, готов был заговорить! Но жара помешала. Голова очень кружилась, асфальт под ногами бугрился, дышать было нечем. Елена зашла в магазин, я обрадовался: там, в прохладе, когда голова перестанет трещать, все и произойдет. Но у них, видно, не работали кондиционеры. Народу полно, шум, кассы пищат, охранники ухмыляются, как тот санитар у шкафа, — я не смог в магазине. И когда вышли, не смог, потому что стало мне совсем дурно. В автобусе она от меня была далеко, в автобусе меня чуть не стошнило. А потом, когда вышли…
Вот тут-то и случилась эта самая вещь. Дело в том, что в автобусе, хоть мне было и дурно, я придумал предлог для знакомства, прекрасный естественный предлог: у нее тяжелая сумка, я просто предложу помочь понести. И фразу придумал: вы не позволите оказать вам помощь? Теперь я был не просто готов, я был во всеоружии. Но тут случилась эта самая вещь. Елена вдруг остановилась. Я, задохнувшись, подумал: все произойдет не так, все произойдет вот как: она обернется, улыбнется, скажет: ну, что же вы? нам давно пора познакомиться. И фраза моя не понадобится, и предлог…
Она не обернулась. Она переместила свою тяжеленную сумку на кисть, открыла другую, маленькую, дамскую, сумочку, достала носовой платок и промокнула лоб. Мгновенно я ощутил невозможную липкую влажность своих ладоней.
Хорош бы я был, предложи ей помощь, протяни эту отвратительную руку. Дурак! Идиот! Я вытер ладонь о брюки, я был просто раздавлен. Вдруг увидел, кто она и кто я. Я брюки свои в новом свете увидел, футболку, сандалии на босу ногу. А если бы Елена меня пригласила в гости, что было бы, вот ужас: я бы разулся и остался босиком.
Да, я нарушил клятву, данную себе утром. Но избежал непоправимого. Теперь я рад, что так вышло. Я понял, что мне нужно делать.
* * *
Я не видел Елену три недели. Август кончился. Все это время я усиленно работал: зарабатывал деньги и очки в свою пользу. Прежде всего обновил свой гардероб: купил настоящие фирменные джинсы, несколько хороших рубашек, дорогой деловой костюм, кожаные туфли и многое еще по мелочам: пачку хлопчатобумажных носков (в них не так потеют ноги), несколько носовых платков, приличное белье. Постригся в дорогом парикмахерском салоне. Постриг и тщательно почистил ногти на руках. Приобрел дезодорант и французский одеколон. Теперь я по-настоящему был готов, теперь вполне соответствовал. Признание в любви я назначил на четырнадцатое сентября: двенадцатого у нее была ночная смена (кто же делает такие признания утром?), а тринадцатого выходной, да и число несчастливое.
