*
Монотонно жужжали электромоторы. Нырнув за две мили до пункта высадки, лодка медленно под перископом приближалась к заданной точке.
— Мы на месте, точно в квадрате, товарищ командир, — штурман слегка дотронулся до плеча прильнувшего к перископу Олыптынского, — можно подниматься, время двадцать три сорок.
— Хорошо. Стоп моторы! Всплытие!
Наступившую на мгновенье тишину нарушило шипенье вытесняемой из цистерн воды. На поверхности моря появился сначала кривой, зубчатый нож для разрезания противолодочных сетей, затем рубка и носовое орудие — и вот уже вся лодка, длинная, словно покрытая глянцем, закачалась среди небольших волн. Открыв люк, Ольштынский первым вылез на мокрую палубу. За ним поднялись Долматов, штурман и боцман. Как приятно было вдохнуть полной грудью свежий морской воздух!
— Берег там, — штурман показал рукой в сторону еле-еле видневшейся сквозь ночь темной полоски. — Ветер оттуда, чувствуете, хвоей пахнет. Время двадцать три пятьдесят.
— Давайте проблески, условный сигнал.
В ночь полетели световые вспышки. Далеко во тьме четыре раза мигнули фонарем.
— Земля ответила правильно, товарищ командир, — доложил сигнальщик.
— Боцман! Готовьте лодку. Первыми пойдут старшина и двое матросов без пассажирки. Если все нормально, вернуться и забрать ее. Сначала отгребите немного в сторону, но так, чтобы нас из виду не терять, и только потом поверните к берегу.
Матросы вытащили на палубу складную резиновую лодку. Быстро ее надули и осторожно опустили у борта.
— Все готово, товарищ командир, — доложил старшина.
— Оружие взяли? Спасательные нагрудники?
— Так точно, автоматы, гранаты и фонарь. Жилеты надели.
— Подойдете к берегу, сразу не высаживайтесь, выясните обстановку, чуть что — мигом назад. Будьте предельно осторожны.
— Я передал Ирме, она уже готова, — Долматов кивнул головой на люк, — сидит там, бедненькая, ждет.
— Пусть сюда идет, глаза к темноте привыкнут.
Девушка поднялась на палубу. На ней был берет и комбинезон. Наброшенная на плечи плащ-палатка. В руках она держала рюкзак и небольшой чемоданчик.
— Подышите воздухом. Проветритесь немножко, сейчас придут разведчики, и мы вас отправим, — не поворачивая к ней головы, глухо произнес Ольштынский.
— Хорошо. Благодарю вас. Не лучше ли мне было идти сразу, чтобы вас не задерживать. Я уже…
Договорить она не успела. В том месте, куда ушли матросы, что-то ярко вспыхнуло. Затем еще и еще. Потом донесся грохот взрывов и треск автоматных очередей. В ту же секунду темноту разрезали бело-голубые лучи прожекторов, и лодка засветилась в их перекрестии.
— Все вниз! Срочное погружение!
Хлопнул люк, и взбудораженные выходящим из цистерн воздухом волны сомкнулись над проваливающимся в воду кораблем.
Над лодкой гулко ударили взрывы…
* * *
Описав огромную дугу, «Щ-17» легла на грунт и застопорила моторы.
— Акустик, как наверху? — крикнул Ольштынский.
— Два охотника сбрасывают глубинные бомбы восточнее того места, где мы были, примерно на полмили. Разрывы удаляются.
— При изменении обстановки сразу доложите, — командир повернулся к замполиту. — Чуешь, как все обернулось? А? Вот уж, действительно, на войне как на войне, не хочешь, да поверишь, что женщина на корабле к несчастью. Еще бы немного — и ее своими руками, можно сказать, на тот свет препроводили. Что же там могло произойти? Как думает комиссар?
— Давай пригласим Ирму, уточним?
— Хорошо, зови только не в центральный пост, а ко мне в каюту.
Долматов прошел во второй отсек и спустя некоторое время вернулся с девушкой.
— Садитесь сюда, — командир показал на кресло, — давайте обсудим, как жить дальше и вообще как это могло случиться?
Девушка молча села.
— Пока ясно одно. В квадрате нас ждали, судя по катерам-охотникам и артиллерии; и приготовились основательно. Им были точно известны опознавательные сигналы и время. Утечка информации с нашей стороны полностью исключена. Так, комиссар?
— Абсолютно. И не потому, что я доверяю команде как себе самому, а просто информации некуда было утекать: лодка не имела никакой связи с землей.
— Значит, порвалось какое-то звено у вас, — Ольштынский сделал жест в сторону Линдус, — какое именно?
— Пока не знаю. Может быть, подняться, поискать матросов?
— Чудес не бывает. Достаточно одного малюсенького осколочка или пули, чтобы надувная лодка пошла ко дну. На шлюпке были надежные, смелые ребята. Катера не дадут им уйти вплавь. Спасаться, стало быть, некуда. Жизнь свою моряки отдают недешево. В плен не сдадутся, а значит, и помогать нам некому.
— Может быть, все-таки попробовать? — девушка, словно ища поддержки, повернулась к Долматову.
Замполит молча покачал головой. — Думаю, правильнее подождать, когда уйдут охотники. В подводном положении отойдем подальше и всплывем, пока еще не рассвело, затем свяжемся со штабом, доложим им и будем действовать, как прикажут. Так? — Ольштынский замолчал.
— Иного выхода нет, очень жалко ребят — прекрасные были люди, но, как ты сказал, на войне как на войне — потери неизбежны. Уходим, командир, командуй.
Через час лодка оторвалась от грунта и двинулась на север. Отойдя мили три, всплыли и передали сообщение в штаб бригады.
Ответ с Большой земли пришел быстро: лодке приступить к выполнению основного варианта задания. И отдельная шифровка для разведчицы.
Ночью всплыли и ходко пошли на запад, туда, где пролегали коммуникации, связывающие осажденного, прижатого со всех сторон к морю, врага с основными силами.
Оставив на мостике вахтенного офицера, командир спустился вниз и послал рассыльного пригласить к себе Долматова и Линдус.
Замполит появился почти тотчас, очевидно, прикорнул где-нибудь рядом. Лицо у него было усталое, резче обозначились морщины на лбу, глаза запали. Он грустно посмотрел на Ольштынского и тяжело опустился в кресло.
— Четвертый год воюю, командир. Всего насмотрелся, а вот к смерти друзей никак не привыкну.
— А ты думаешь, можно к этому привыкнуть?
— Ну хотя бы воспринимать не так остро, что ли, но ничего не получается, все как в первый раз. Помню, только-только прибыл на фронт — воевать был направлен на сушу, и увидел труп нашего бойца, совсем незнакомого. И сразу такое возмущение меня охватило, и такая злоба в душе поднялась, прямо чуть не задохнулся. Да как вы, думаю, гады, смеете наших людей убивать?! Наивный был, даже, помню, мелькнуло в сознании, что безобразие все это, когда же управа на вас, мерзавцев, будет, ведь нельзя же так, понимаешь. И только потом осознал, что управа эта во мне самом. И возмездие придет через меня.
— Да, Николай, мне это тоже знакомо: очень жалко ребят. Знаешь, что сделать ничего нельзя, а на душе какое-то чувство вины, будто что-то ты не предусмотрел, не учел. Разумом себя оправдываешь, а сердце болит, и где-то в глубине будто стоит кто-то из их близких и говорит укоризненно: ведь
