Так каждый и хранил в душе свои чувства, и семья могла бы жить в некоторой гармонии, если бы не Ришар, старший сын…
Он родился в 1739 году от первого брака доктора Тремэна с Мадленой Дюо, единственной дочерью столяра из Нижнего города. Ришару было всего пять лет, когда его мать умерла от оспы, так что отчасти ради него доктор решил поискать себе другую жену. К несчастью, он надумал искать ее во Франции, в Котантене, откуда сам был родом, и Ришар, успев привязаться к ухаживавшей за ним соседке, так и не принял другую женщину, считая ее в доме чужой.
Вопреки доброй воле Матильды и заботам, которыми она окружала этого злого и презрительного мальчика, дела шли все хуже, по мере того как он рос. Теперь, когда он почти превратился в мужчину, его ненависть к мачехе становилась все более ощутимой, так же как и неприязнь по отношению к младшему брату. Это не могло не беспокоить Матильду, да и ее мужа, который все чаще озабоченно морщил лоб.
В свои восемнадцать лет Ришар был, как и отец, крепко сложен, но не обладал его массивностью, хотя и был таким же плотным. Выступавшие под курткой телеса Гийома-старшего были дряблыми, ибо его образ жизни иному не способствовал.
Поскольку его мало привлекала неустроенная жизнь в лесах, неизбежная для решивших заняться торговлей, и еще меньше — профессии, связанные с морем, а также совсем не интересовала медицина, для которой, впрочем, он вовсе не годился из-за своего эгоизма, Ришар после окончания Коллежа иезуитов получил место клерка у королевского нотариуса в Квебеке и пристрастился к бумажкам и бюрократическим уверткам, помышляя о финансовых перспективах, которые однажды должны будут ему открыться, хотя, будучи учеником, он зарабатывал не Бог весть какие деньги. Вместе с тем он принадлежал к свету Верхнего города и, чтобы это подчеркнуть, заботился о своем костюме, надевая обычно коричневый сюртук с серебряными пуговицами, скромно вышитый длинный жилет, рубашку, белизна которой делала его неприступным, и короткий парик, нередко съезжавший с его непокорных вихров.
Появление англичан расстроило его лишь по одной причине: преданная семье служанка Фромантина, отправившись в порт, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного, стала одной из первых жертв обстрела со стороны неприятеля; между тем печалился он лишь из корыстных побуждений: ведь это она содержала в порядке его белье, одежду и башмаки… Неосторожно поделившись своими мыслями, он вызвал против себя редкий гнев отца, который понимал, что нанес ему рану, женившись на Матильде, и обычно старался щадить его. В тот день доктор Тремэн всерьез подумал выгнать из дома этого жестокосердного юношу. Матильда воспрепятствовала ему, восстановив мир; теперь она должна была следить за всем бельем в доме и не собиралась делать никаких различий: она будет стирать белье и Ришара, и мужа, и своего сына, и даже Адама, поскольку все они переехали в дом На Семи Ветрах. Даже не подумав поблагодарит мачеху, старший сын посчитал, что она лишь выполняет свой долг… и за это еще больше ее возненавидел.
В свою очередь, Гийом старался держаться подальше от сводного брата, так как давно понял, что от него ничего не дождешься, кроме окриков и, дурного отношения. Однако чтобы не обострять постоянного напряжения, он стремился быть вежливым с Ришаром — это не всегда было легко, да ни один из родителей и не допустил бы дерзости по отношению к старшему, — к тому же все это не мешало ему втайне дожидаться реванша. Когда-нибудь его кулаки окрепнут, и он доберется до человека, которого ненавидит даже больше, чем брата Гратьена в коллеже: надзиратель всегда хлестал его больше, чем он заслужил.
Прежде чем войти, Гийом тщательно почистил подошвы о скребок рядом с крылечком; он знал, до какой степени Матильда дорожила чистотой даже в деревенском доме.
Если в жилище на улице Сен-Луи была некоторая роскошь, свойственная домам европейских буржуа, вроде гостиной, столовой, отдельной кухни, натертого паркета, хрустальных люстр и обитых тканью кресел, — в загородном доме в Сильри довольствовались одной большой комнатой с антресолями, расположенной на первом этаже. Большой, сложенный из черного камня очаг образовывал центр комнаты, стены которой были покрыты белой штукатуркой, а пол из толстых струганых досок требовал постоянного ухода, чтобы выглядеть прилично, так как впитывал воск словно опущенная в лужу губка и едва блестел. Конока, на которого была возложена нелегкая забота следить за домом в зимнее время, вышел из положения, постелив несколько индейских циновок, так и оставшихся лежать летом, поскольку Матильда сочла это практичным. Она даже повесила на окна занавески подходящей расцветки. Потолок, который все называли «верхним полом», опирался на мощные балки, а в углу, у самой стены, уходила наверх лестница без перил.
Мебель была проста, но красива. Дядюшка Ришар заказал ее одному из своих приятелей, бродячих столяров; они учились сначала в школе Святого Иоахима на мысе Турмант, затем еще немного у известных мастеров, а потом брали в руку палку и отправлялись странствовать, поддерживая традицию «добротной вещи». Работали они в стиле, близком к Людовику XIII, для которого были характерны большие плоскости с редким ромбовидным орнаментом. В доме На Семи Ветрах было два великолепных кресла, стоявших по обе стороны печи, на них госпожа Тремэн положила красные подушки, чтобы было не так жестко сидеть. В них устраивались мужчины — доктор и Адам Тавернье, — что вызывало скрытый гнев старшего сына, которому, как и Матильде или Гийому, приходилось довольствоваться лавкой, стулом или табуретом.
Еще не открыв дверь, Гийом уже знал, что увидит мать сидящей за прялкой: при каждом обороте колеса станок издавал характерный скрип. И точно, Матильда пряла шерсть толстым веретеном, подвешенным на синей ленте, которая гармонировала с цветом ее платья; отороченного полосками черного бархата. Украшенная сзади кружевом шапочка не закрывала ее прекрасное строгое лицо, на которое падал нежный свет, отражавшийся от накинутой на ее плечи муслиновой косынки.
Как и все мальчики, Гийом считал, что его мать — самая красивая госпожа в мире, точно так же как Милашка-Мари была самой очаровательной девочкой из всех. Он восхищался матерью еще и потому, что она казалась ему похожей на возвышенный образ Святой Анны, какой та представала в церкви в Бопрэ, и изображение которой, вместе с двумя медными подсвечниками, украшало вытяжной колпак трубы. В ответ на ее нежную улыбку он кинулся к ней в объятия, соскучившись по ее нежности и теплу. Он сжал ее так сильно, что она тихонько засмеялась и мягко отстранила его.
— Ты что, мой Гийом? Хочешь меня задушить? Где ты был все это время?..
Он неопределенно кивнул.
— Там… Я смотрел на нашу реку… и еще на птиц… — А где же ежевика, которую ты обещал набрать, чтобы я приготовила вам что-нибудь на десерт? Ты забыл про нее?
Мальчуган покраснел, но ни секунды не пытался найти оправдание, которое оказалось бы ложью: честный от природы, он никогда не лгал, к чему бы это ни привело.
— Забыл, — отозвался он. — Я даже не знаю, где оставил корзину…
Как и офицер совсем недавно, Матильда вгляделась в узкое лицо сына, в его глаза, еще хранившие следы слез. Привлеченная к окну криками Милашки-Мари, она явилась незримым свидетелем шумного отъезда госпожи Вергор и подозревала, что сын расстроится. В ее сердце был уголок для причиненного любовью страдания. Она нежно провела рукой по щеке мальчика.
