его и не найти, — но я согласна и на тьму, где горят глаза шелковистой пантеры. Тьма — мой питательный бульон. Феерическая тьма. Я говорю с тобой, рискуя, что связь прервется: я подземно недосягаема для собственного знания.
Но я всё иду следом за собой. Мягкими, упругими шагами. Это какая-то тайна — этот лес, где я выживаю, чтобы быть. Но теперь мне представляется, что так и произойдет. То есть я непременно проникну. В тайну, разумеется. Я сама загадочна и пребываю в сердцевине, где передвигаюсь вплавь, как простейшие организмы. Когда-то я совсем по-детски заявила: я всё могу. Это было предвидением. Я почувствовала, что в один прекрасный день смогу сбежать и наплевать на все законы. Я упруга. Глубокая радость — тайный экстаз. Я знаю, как изобрести идею. Волнуюсь перед явлением нового. Но я знаю: то, что пишу, — всего лишь звук.
Когда я в этой сердцевине, у меня странное ощущение, будто я не принадлежу к человеческому роду. Многое надо сказать, а я не знаю как. Слов не хватает. Но я отказываюсь изобретать новые: тех, что существуют, должно хватать, чтобы сказать всё, что можно и чего нельзя. А чего нельзя, я и так догадываюсь. Если бы были силы. За пределами мысли нет слов: существуется. Мои картины бессловесны: они за пределами мысли. Здесь, на этой земле, где существуется, я чистый кристальный экстаз. Оно существуется, ты существуешься, я существуюсь. Я поражена своими химерами, всем мифическим, фантастическим и гигантским: жизнь сверхъестественна. Я иду с раскрытым зонтиком по натянутому канату. Иду до самой границы своего громадного сна. Чую ярость нутряных инстинктов: терзаемые внутренности ведут меня. Мне не нравится то, что я только что написала, — но я обязана принять этот фрагмент жизни целиком, ведь он со мной случился. Я чту всё, чем случаюсь. Моя суть не осознает себя, и потому я слепо подчиняюсь себе.
Я теряю мелодичность. Довольствуюсь трудной гармонией шершавых противоречий.
Куда я иду? ответ: иду.
Когда я умру, станет так, будто я никогда не рождалась и не жила: смерть стирает следы морской пены с пляжа.
Вот миг. А вот уже следующий.
И следующий. Силюсь перетащить будущее в настоящее. Шевелюсь внутри своих глубинных инстинктов, которые исполняются вслепую. И тогда чувствую, что я вблизи многоводных источников, лагун и водопадов. И я свободна.
Услышь меня, услышь мое молчание. То, что я говорю, это вовсе не то, что я говорю, а что-то другое. Когда я говорю «многоводные источники», я имею в виду силу тела в мировых водах. Улови это другое, о чем я говорю на самом деле, ведь я сама не смогу. Читай энергию моего молчания. Ах, я боюсь Бога и его молчания.
Я существуюсь.
Но есть еще тайна внеличностного, «ид»: внеличностное — внутри меня, и личность не может ни испортить, ни сломать его. Личное иногда пропитывает меня, но стоит просохнуть на солнце, как я опять внеличностна, я опять сухое зернышко, способное дать побег. Моя личность — гумус, она живет за счет гниения. Мое «ид» твердое, как галька.
Трансцендентность во мне — это живое и мягкое «ид», мыслящее, как устрица. А может, устрица, когда ее отрываешь от раковины, страдает и томится? Ее безглазая жизнь становится беспокойной. Я обычно капала лимонным соком на живую устрицу и смотрела испуганно и зачарованно, как она корчится. Я ела живое «ид». Живое «ид» — это Бог.
Стоп, я ведь знаю, что Бог — это весь мир. Он то, что существует. Я молюсь тому, что существует? А не опасно ли приближаться к тому, что существует? Истинно глубокая молитва — это размышления о пустоте. Это непосредственный электрический контакт с собой. С внеличностным собой.
Не люблю, когда капают лимонным соком в мои глубины и заставляют меня корчиться. События жизни — это лимон на устрицу? А может, устрица спит?
Какая из стихий первична? должны быть две, чтобы произошло тайное движение и полилось молоко.
Мне говорили, что кошка, после того как окотится, съедает свою плаценту, а потом четыре дня ничего не ест. Только после этого начинает пить молоко. Давай-ка я порассуждаю о вскармливании. Говорят: «появилось молоко». Как это бывает? Объяснять бесполезно, потому что одно объяснение потянуло бы за собой другое, а то — третье, и третье опять уперлось бы в тайну.
Я дышу. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Как дышит обнаженная устрица? Если она и дышит, я этого не вижу. То, чего я не вижу, не существует? Вот что меня потрясает до глубины души: то, чего я не вижу, все-таки существует. Ведь тогда у моих ног расстилается целый неведомый, но существующий мир, полный жизни и сладкой слюны. Истина где-то есть, но размышлять о ней бесполезно. Я ее не обнаружу, а между тем я живу ею.
То, что я тебе пишу, не тлеет спокойно, иногда разгораясь, чтобы потом тихо и мирно угасать. Нет: то, что я тебе пишу, пылает, как глаза-угли.
Сегодня — ночь полнолуния. Лунный свет из окна заливает мою кровать, и всё становится молочно-белым и синеватым. Лунный свет — левша. Как войдешь — он по левую руку. Я сбегаю от него, закрывая глаза. Потому что полная луна вызывает легкую бессонницу, туповатую и бесчувственную, как после любви. Я решила лечь спать, чтобы увидеть сон, соскучилась по новостям из сновидений.
И вот мне приснился сон, который я постараюсь пересказать. Снился мне фильм, я его во сне смотрела. Один человек изображал киноактера. И всё, что этот человек делал, повторяли другие и еще другие. Любой жест. И была реклама напитка под названием «Зербино». Тот человек брал бутылку «Зербино» и подносил ее ко рту. Тогда все тоже брали бутылки «Зербино» и подносили ко рту. И тут мужчина, который изображал киноактера, говорил: это реклама «Зербино», а «Зербино» на самом деле никуда не годится. Но это еще не конец. Тот мужчина снова брал бутылку и пил. И то же самое делали все. «Зербино» был институцией более сильной, чем тот мужчина. Все женщины там походили на стюардесс. Стюардессы высохли до состояния порошка, надо добавить в них воды, чтобы они превратились в молоко. Это фильм о людях-автоматах, которые тяжело и мучительно осознают, что они автоматы и что выхода нет. Бог — не автомат: для Него каждый миг — есть. Он «ид».
Но от вопросов, которые я задавала себе в детстве и на которые не получила ответа, осталось всхлипывающее эхо: мир возник сам по
