Какой гениальный план ты придумал, чтобы мир снова влюбился в тебя за одну ночь?
Я не виню его за сомнения. Этот план либо поможет, либо сломает меня. И он звучит довольно нелепо, когда я произношу его вслух.
У меня сводит челюсть.
— Фальшивые отношения. Я создам себе образ заботливого парня. Потрачу все свои силы и время на то, чтобы построить отношения с фанатами, и буду держаться подальше от неприятностей. Это покажет, что я повзрослел, что я не просто сумасшедший тусовщик, который пытается пережить дни своей славы.
Итан делает паузу, и это происходит либо потому, что он действительно обдумывает мою идею, либо потому, что он отключил звук, чтобы посмеяться над моей задницей.
После мучительно долгих нескольких секунд он снова говорит.
— Это не самая плохая идея, которую я слышал. Отношения — это как кошачья мята для публики. Я не сомневаюсь, что ты сможешь привлечь хорошую прессу, если сосредоточишься на развитии этих фальшивых отношений.
Да! Хейз: Один. Пресса: Ноль.
— Однако это означает, что больше никаких вечеринок, никаких женщин, никаких драк. Думаешь, ты справишься с этим? Перемены не произойдут в одночасье. Публике придется привыкнуть к тому, что у тебя есть отношения. Ты не можешь просто отказаться от миссии, потому что тебе скучно или ты не видишь результатов сразу.
— Я понимаю. Я твердо намерен довести дело до конца, Итан. Не только ради себя, но и ради команды.
Я в долгу перед ребятами. В долгу перед самим собой. Мне двадцать три года, черт возьми. Я должен начать вести себя соответственно.
— Если ты в этом уверен, то я бы приступил к работе как можно скорее, — советует он.
Во мне вспыхивает надежда, когда я перекидываю ремень своей хоккейной сумки через плечо.
— Не волнуйся. Это будет легко. Заставить девушек влюбиться в меня — это тема, в которой я хорошо разбираюсь.
ГЛАВА 4
Вечеринка жалости для одного
Айрис
Я ненавижу четвертое сентября. Не имеет значения, какой сейчас год, какой день или где я нахожусь: четвертое сентября всегда будет днем, когда мой брат покончил с собой.
Сегодня седьмая годовщина его смерти. Семь лет, а боль все так же свежа, как и в тот день, когда он покинул меня.
Я была первой, кто нашел его. Роден обещал отвезти меня в дом моего друга, чтобы мы могли поиграть перед вечеринкой, но я не могла его найти и запаниковала.
Когда мы с братом были маленькими, мы играли наверху, на чердаке. Мои мать и отец часто ссорились, и чердак был для нас надежным убежищем. Мы притворялись странниками, исследующими бесплодные земли, используя картонные коробки в качестве воображаемых крепостей, чтобы защитить себя от злого правителя, который был одержим идеей захватить нас в плен, и у которого так получилось, что его звали так же, как моего отца.
Майкл.
Мой отец не добрый человек. Он не способен любить. Когда я была маленькой, он разговаривал со мной только для того, чтобы наказать. Казалось, что он постоянно чувствовал себя обремененным своими детьми. Детьми, которых он помог привести в этот мир. Роден родился немым, но мой отец был уверен, что его можно как-то исправить. Роден быстро стал подвергаться унижениям со стороны сверстников из-за своей инвалидности, что привело к тому, что он угодил в кроличью нору депрессии.
Мой брат оказался в этой яме глубиной в шесть футов, и только я пыталась вытащить его наверх за спасательный круг. В конце концов, я не смогла. У меня не хватило сил.
Кроме меня, некому было противостоять моему отцу. Моя мать, Элейн, пожертвовала своей самостоятельностью и отношениями с собственными детьми, чтобы угодить моему отцу. Она заботилась о моем брате, и было очевидно, что, когда он впал в депрессию, она хотела помочь. Но отец отказывался предоставить ему необходимую помощь, а мама подчинялась ему и безучастно наблюдала за тем, как ее первенец превращается в оболочку своего прежнего «я».
Роден был старше меня на два года, но я всегда была его защитником. Всегда. До той ночи, когда я нашла его висящим на одной из стропильных балок. Он не оставил записки, и это меня больше всего расстроило. Я не знала, что он чувствовал в свои последние минуты. У меня не было возможности попрощаться с ним.
Я подвела своего брата. Меня было недостаточно, чтобы он остался в этом мире. Я должна была бороться за него сильнее. Такое ощущение, что я всю жизнь боролась — боролась за любовь отца, боролась за поддержку матери. В конце концов, проще простого сдаться.
Мозаика призматических цветов проплывает перед моим взором, а разум затуманен, как конденсат на стекле, когда я подношу к губам ободок своего стакана. Я уже выпила пять рюмок, а ночь еще только начинается, так что, скорее всего, я буду здесь до тех пор, пока бармен меня не вышвырнет.
Я допиваю свой напиток, встряхивая головой, и это похоже на огненное перекати-поле, прокатывающееся по моему горлу, тепло разливается по каждой клеточке моего тела. Я съеживаюсь от первого вкуса, но это не мешает мне попросить у бармена еще порцию. Мне нужно перестать чувствовать. Мне нужно перестать думать. Жар обдает меня со всех сторон, почти настолько сильный, что заглушает затхлый запах тел и алкоголя, исходящий от нетрезвой толпы.
Я нахожусь в лаунж-баре под названием У Микки, который часто посещаю. Сегодня здесь слишком оживленная атмосфера, и мне кажется, что я здесь единственная, кто пытается напиться до потери сознания.
— Может, тебе стоит притормозить, — раздается голос позади меня. Он густой, как мятый бархат, и в нем есть медовый оттенок. Он приятный, и определенно принадлежит мужчине.
Но как бы ни был приятен голос, совет нежелателен.
— Вы знаете, что невежливо совать нос в чужие дела? — спрашиваю я, возмущение разгорается в моей груди, как пепел.
Сбоку от меня раздается шаркающий звук, и, судя по вытесненному воздуху, незваный гость теперь сидит прямо рядом со мной.
— Вы знали, что чрезмерное употребление алкоголя может привести к алкогольному отравлению?
Я допиваю остатки своего напитка, несмотря на его предупреждение.
— Может, в этом и есть смысл.
— Ты хочешь провести остаток ночи, чтобы тебе промывали желудок в скорой помощи?
Я фыркнула, чувствуя, как по шее расплывается тепло.
— Звучит захватывающе.
— Я знаю, что ты не просила моего совета или помощи, но каким же я буду самаритянином, если позволю тебе влезть в долги на пятьсот долларов из-за совершенно неизбежного
