class="p1">Британия в XX веке шла иным путем. В шестидесятые доктрина «сохранить как найдено» не допускала ремонта или замены поврежденной стихией средневековой резьбы. Статуи на западных фасадах Уэлльского и Эксетерского соборов разрушены настолько, что невозможно понять, что же они изображали, — а ведь можно было заменить их копиями, отправив оригиналы в музеи, как это делается в Италии и Франции. В дальнейшем я объясню, почему я с такой политикой не согласен.
Кроме того, для меня цвет составляет саму суть готики. Краски можно видеть на отреставрированных фресках в соборах в Ассизи и Орвието, на придверных скульптурах во Фрайбурге и в призрачных оттенках портика в Сантьяго. В Британии ими можно насладиться на возвращенных в середине XX века красках в восточной части Эксетерского собора. Однако самое близкое представление о полном средневековом фасаде нам дает технология ночной лазерной проекции. Я видел, что проекции расцветки в Амьенском соборе и Вестминстерском аббатстве настолько точны, что передают цвета человеческих тел и одежды. Современному зрителю подобные изображения могут показаться аляповатыми, однако именно такими они были в действительности. Мы подвергаем историю цензуре и обманываем сами себя, отрицая видение их создателей. Могу только надеяться, что настанет день, когда готические соборы будут снова раскрашены, и внутри, и снаружи.
Если не считать цвета, то сейчас почти все средневековые здания полностью восстановлены. Ни одно из выбранных мной не находится в плохом или аварийном состоянии, и большинство очищено от вековой сажи и грязи. Мраморные фасады в Италии выглядят как новые. Испанские стены из песчаника сияют.
Для меня то, что окружает собор — это его сценические декорации. Они неизбежно влияют на восприятие. Именно поэтому я часто отмечаю, насколько хорошо включенные в мою книгу соборы смотрятся в сумерках или ночью. Свет прожекторов — лучшая косметика для собора.
В отличие от приходских церквей, соборы редко окружают себя садами, полями или кладбищами — они чаще выбирают площади или огороженные территории. Большинство из них — неотъемлемая часть своего города, если только они не находятся в объятиях деревьев, как Солсбери на картинах Констебла. Однако и соборы отвечают взаимностью. Они набрасывают на окружение полутени, защищая многие чудесные старинные городские кварталы Европы от бесчувственной новой застройки. Будущее многих городов остается неопределенным, и величественный собор может стать для них «волшебной таблеткой». Мне хочется считать это наследие вечным.
ВЫЗОВ РАССУДКУ
На рубеже XX и XXI веков возникло странное явление. Тогда как посещение христианских церквей практически всех деноминаций сокращалось уже много десятилетий подряд, соборы стали привлекать новых прихожан. В Британии численность паствы приходских церквей в первом десятилетии XXI века уменьшилась на треть, а вот в соборах наблюдалось противоположное явление: там она увеличилась на треть.
Как я писал в моей предыдущей книге, «Соборы Англии», это, похоже, обусловлено сочетанием сразу нескольких факторов. Притягательность любого исторического здания большого или малого города растет в свете потерь, вызванных возведением новых зданий. Соборы позволяют прикоснуться к древности без той интеллектуальной нагрузки, что есть у музея или галереи. В соборах правит неосложненная красота. Еще одним фактором стала так называемая светская духовность. Собор позволяет отгородиться от современного мира, толпы, шума и стресса в царстве медитации и личных мыслей. Людям комфортно сидеть в одиночку в соборе. В приходской церкви человек узнаваем, приходская церковь накладывает на него ряд обязательств. Собор обеспечивает самое дорогое, что есть в уединении: анонимность.
Социолог религии Грейс Дэви давно интересуется этой полуотстраненностью, которую называют по-разному: заместительной религией, размытой верностью и верой без причастности. В своей книге «Религия в Британии после 1945 года» она указывает, что приверженность религиозному, суевериям и ритуалам брака и смерти сохраняется «в современном обществе, несмотря на несомненный спад количества посещений церкви». В этом отношении собор оказывается на «границе между священным и мирским».
Случайные посетители, туристы и молящиеся — все могут найти в соборе то, что им нужно. Они могут жаждать уходящих ввысь пропорции и игры света на камне и дереве. Они могут искать музыку, так что вечерни становятся все более популярными службами. Сейчас соборы все активнее участвуют в культурной жизни своих общин. При них есть магазины, кафе, библиотеки, ясли, клубы и учебные занятия, а в 2021 году во время пандемии коронавируса они использовались для проведения вакцинаций. Соборы снова становятся тем, чем были в Средние века: местом, где чувствуешь себя частью сообщества, и убежищем, в котором можешь укрыться от внимания людей.
В книге я рассматриваю соборы в первую очередь как произведения искусства — как результат работы архитекторов, ремесленников и художников. Соборы, как и все произведения искусства, всегда были жертвами вкусовщины. Как писал критик Джон Бергер, «на то, как мы воспринимаем вещи, влияет то, что мы знаем или что думаем». Это также зависит от того, на что мы считаем нужным смотреть. Я сознаю, что мой вкус сиюминутен и может не совпадать со вкусом других людей — в том числе и тех, для кого соборы служат целям, отличным от моих — или не соответствовать духу других времен. Так, в капелле в Сеговии находится одна из самых ужасающих статуй, какие я только видел. Иисус изображен взрослым мужчиной, лежащим нагим на камне с прикрытыми тряпицей гениталиями и распахнутыми глазами, а из его открытых ран вытекает кровь. Точно так же в Милане я отреагировал на статую святого Варфоломея, с которого содрали кожу: его тело обнажено, а кожа наброшена на плечо, как шаль. Возможно, кто-то другой не отвернется с отвращением.
В контексте: кафедральный собор Йорка с улицы Питергейт
Однако и мои вкусы меняются со временем. Когда-то романский стиль казался мне статичным и довольно скучным. Сейчас я считаю его величавым и безмятежным, а его скульптуры не менее трогательными, чем готические. Я всегда находил готику вдохновляющей и радостной, пропитанной, по словам Джона Рёскина, «жизнью и свободой каждого рабочего, ударившего по камню». Я по-прежнему так к ней отношусь, однако теперь вижу, что, пронесясь по XV веку, готика приблизилась к вульгарности — как в Туре и Руане — и только четыре века спустя ожила в чудесном храме Саграда Фамилия (Святого Семейства) Гауди.
Связав готику с индивидуализмом и свободой, я затем связал пришедший следом классицизм с порядком и властью. Поначалу меня не трогали церковное барокко, когорты испанских Мадонн, ангелов и херувимов на фоне распятий и терзаемых святых, но, к своему удивлению, мне доставила удовольствие театральность пышного барокко, поразительный главный алтарь Толедо и рококо свода
