Москва за последнее время, конечно, сильно изменилась, и нельзя сказать, что в худшую сторону. Конечно, все дороги перерыли, но ведь когда-нибудь это кончится. Строить много стали, центр помаленьку реставрируют. Москва, может, и станет когда-нибудь похожа на нормальный город.
Еще бы с нашим подшефным контингентом разобраться. Они ж в Москву как пчелы на банку с медом летят. Говорят, что в Москве «мерседесов» уже больше, чем в Берлине. «Мерседес» у нас вроде значка. Любой можно останавливать, почти наверняка на пакостника наткнешься.
Я проскакиваю Октябрьскую площадь, теперь вроде бы она называется Калужской. Ногу сломишь в этих новых старых названиях. Слева — церковь Иоанна Воина, наверное самая красивая в Москве. Напротив — французское посольство, похожее на терем-теремок. Помню, когда французы праздновали День взятия Бастилии, к воротам посольства выстроилась длиннющая очередь очень хорошо одетых людей.
С Каменного моста самый замечательный вид на Кремль. Когда-то он был изображен на трешнице, которая канула в Лету.
Выскакиваю на Моховую — теперь здесь одностороннее движение: туда — удобно, обратно — хоть сальто крути. Вот еще яму вырыли, чудовищная такая. Лужков себе подземный город строит. Тоже мне, благодетель.
У метро «Площадь революции» киоски не с сигаретами и жвачкой. Одна кожаная сумочка тыщ пятьсот стоит. А ботинки — каждый вполовину того. На свою зарплату я ровно три ботинка себе купить могу.
На Пушкинской традиционная пробка. Какой-то ненормальный и нетерпеливый чуть мою «пятерку» в зад не поцеловал. Не иначе как на кладбище спешит. С предками воссоединиться.
Заскрежетали железные ворота. Дежурный лейтенант отдал честь, я ему кивнул. К таким мелочам, когда тебе отдают честь, а ты киваешь, привыкаешь настолько легко и быстро, что просто перестаешь замечать. С другой стороны, есть в этом и кой-какие удобства. Начинаешь понимать, почему люди так держатся за власть. В сущности, власть — это широкая дорога вверх, на которой так и валяются удобства и привилегии, а ты просто идешь и подбираешь их, точнее, даже не подбираешь, тебе их прямо-таки навязывают. Но это только одна сторона власти, все не так просто. Недаром в истории известны вожди — аскеты. Притом самые крутые.
Я поднимаюсь на третий этаж в свой непропорционально большой, по моему самоощущению, кабинет с предбанником и секретаршей Верочкой. С тех пор как у нас появился стажер Сережа, я заметил, что Верочка очень заинтересовалась не то чтобы стажером, но уж теорией и практикой макияжа — наверняка. Сидела себе скромная голубоглазая студентка-заочница, а тут вдруг засверкали глазки, запунцовели губки, голосок зазвенел.
И соседи по этажу, вроде бы солидные дядьки, следователи да прокуроры, стали забегать чаще: то скрепки, то клей у Верочки попросить, будто у них своих секретарш нет. Боюсь, как бы не увели нашу Верочку любители клея. Но пока мы с Сережей оборону держим. Точнее, в этом деле главный человек — Сережа, тут субординация нарушается. Я для Верочки, кажется, уже староват.
— Здрасте, Александр Борисыч! А Сережа уже здесь. — Верочка на секунду оторвалась от телефонного разговора. — Одну минутку, Александр Борисыч. Можно мне сегодня уйти в пять часов? Важное дело. — Она смущенно улыбается, хотя смущение не очень соответствует пурпурному цвету ее сегодняшней помады. Вчерашняя перламутровая, не столь яркая, больше подходила к ее характеру и темпераменту.
— Конечно, Вера Игоревна. Но только какие такие важные дела у столь юного и прелестного создания?
Она смотрит на меня чуть снисходительно. Наверное, таким взглядом она одаривает искателей клея и скрепок. И отвечает:
Родители в отпуск на юг собираются. Мне нужно их проводить, а они должны, как водится, дать мне последние наставления. Как себя вести в их отсутствие.
— Квартиру-то с друзьями не разнесете?
— Ну что вы, Александр Борисович! — Она радостно улыбается, и я понимаю, что квартире угрожает опасность самая непосредственная.
В моем кабинете у окна, как всегда, за компьютером сидит наш стажер Сережа Ломанов. Он бы мне очень напоминал меня самого времен моего собственного стажерства, если бы наша жизнь, которая десятилетиями почти не менялась, не совершила вдруг столь непредсказуемый и удивительный вираж. Ведь что у меня, что у Кости Меркулова, который старше меня на каких-нибудь десять лет, и детство, и юность были похожи, разве у меня чуть получше со жратвой было. Но дворы, и игры, и девушки, и даже фильмы были одни и те же, с небольшими вариациями. Ну с девушками я погорячился, а в остальном — точно. Как Костя получал первое боевое крещение «Солнцедаром», так и я — «Тремя семерками». Вполне одинаковая гадость, хотя «Три семерки», конечно, получше будут, но все равно отрава.
А они — совсем другие. Взять, к примеру, компьютер. Я еще помню, как в нашем доме появился первый телевизор, очень приличный по тем временам «Рекорд». У одних наших родственников еще долгие годы работал ламповый телик из первых советских, с экраном размером с записную книжку. Компьютеры, насколько я теперь себе представляю, занимали целые этажи научных институтов и вычислительных центров. Теперь вот он — небольшой ящик и экран. Перед экраном сидит Сережка, который с этим ящиком на «ты».
Я, конечно, слегка научился тыкать пальцами в клавиши, но не более того. Не подружились мы с ним по большому-то счету.
А Серега так и вьется вокруг него, кажется, и компьютер отвечает ему взаимностью. Если на минутку предположить, что компьютер стал женщиной, то Ломанов наверняка за ней приударил бы, а то и женился. Вот было бы горе для Верочки!
— Доброе утро, Александр Борисович!
— Здравствуй, Сережа! Все машину обыгрываешь?
— Да что тут играть! Вот я вчера у своего три партии подряд на четвертом уровне выиграл.
— Во что играли-то? В казаков-разбойников?
— Обижаете, Александр Борисович! В древние и благородные шахматы.
— Ты вот со мной попробуй как-нибудь сразись. Я когда-то неплохо играл.
Ломанов с чуть заметной снисходительностью улыбается и говорит:
— Непременно. Как только прикажете. Посмотрите, мне новую игру записали. То есть она, конечно, древняя как мир, вы тоже в нее наверняка в школе на уроках играли. Но здесь этот самый морской бой идет между Россией и Украиной.
Я смотрю на цветной экран, как украинские и российские корабли пуляют друг в друга огненные снаряды, и мне не нравится эта игра.
Да, — говорю я, — мы такой дикости и представить себе не могли. Идея войны России с Украиной еще несколько лет назад показалась бы бредом сивой кобылы, белены обожравшейся. Конечно, мы подшучивали на предмет хохлов и сала в шоколаде, но чтобы такое... Ладно, Сережа, вырубай свои игры, пора заняться делами. Что там у тебя с коллекцией Кульчинского?
Сергей пощелкал кнопками компьютера, пошевелил «мышью», экран стал черным, и на нем загорелись разной величины живые мерцающие звездочки.
