увидел Серегу, который, подобно ледоколу, пробивающемуся через льды, разрезал своим массивным телом суету бара. В его мощных лапах были зажаты кружки с пивом и пакеты со сн э ками. Недолгий его путь закончился у псевдокожаного диванчика, куда он с шумом и плюхнулся, создав тектоническую волну, слегка подбросившую тощего Ганса. Тот возмущенно икнул, едва сумев спасти свою кружку с пивом. Серега заржал, выставил драгоценный груз и успокаивающе хлопнул Ганса по узкой спине.
— Жрать тебе надо больше, Ганс! А то высохнешь совсем! Кожа да кости…
Ганс скривился, глотнул, с наслаждением выдохнул.
— Да жру я… Кость у меня, того — тонкая!
Серый с сомнением оглядел его, хмыкнул.
— Ну да… кость тонкая. Зато рот резиновый — ты чего на пиво насел?
Ганс придвинул к себе принесенную кружку, сдул пену и через ее край хитро посмотрел на Серого.
— Пиво есть жидкий хлеб, и надлежит его употреблять при всяком возможном случае, дабы не приводить тело свое в истощение!
Дробно захихикал. Серый озадаченно округлил глаза и после паузы неуверенно спросил:
— Это откуда?
Ганс довольно хрюкнул в кружку и поднял лицо с нарисованными пивной пеной усами. Радостно проорал.
— Ганс святой Равноапостольский! Уложение о питии 18 года!
Был он сейчас невыносимо смешон — тощее тело, в военизированном френче, скуластое лицо под шапкой белобрысых волос, и льдисто-голубые глаза наглядно подтверждали его кличку.
Ганс, в миру Юрий Каренин, был яростным и фанатичным реконструктором. Специализировался он в основном на периоде Второй мировой войны, выбрав для собственной реализации сторону вермахта. За что, собственно, и бывал бит нашими патриотичными согражданами — идущий по улице белобрысый немчура в эсэсовской форме вызывал прямо-таки генетическую ненависть у русского человека. В его маленькой квартирке, забитой до отказа разным военным хламом, проживали такие же маленькие и светлые жена и сын. И, как ни странно, они целиком поддерживали увлечение своего главы семейства.
Сейчас, в баре, сидящие рядом, подвыпившие Серый и Ганс являли поразительное, коренное несходство, иллюстрировавшее визуальное различие русского этноса. Огромный, темноволосый, краснолицый Серега и маленький белобрысый Ганс, являясь этнически русскими, находились явно в разных полюсах расовой сегрегации.
Интересно — лениво подумал Матвей — а как я выгляжу в их компании?
Он сидел, отвалившись на спинку дивана, держа в руках кружку с недопитым пивом. Его состояние опьянения достигло той чудесной точки, когда весь мир состоит только из приятных вещей. Приятный шум бара, приятный запах сигарет и самое главное — приятные люди вокруг. Его захлестнуло чувство общности со всем миром. Матвей наслаждался. Он смотрел на своих непохожих друзей, слушал их обычный треп и отдыхал душой.
Где-то посередке… — додумал он.
Из всей их большой компании, за заставленными пустыми стаканами и кружками столом, остались только они втроем. И это тоже было правильно — они всегда заканчивали вечеринки. Трое неразлучных друзей со школьной скамьи. Жизнь бросала их и раскидывала в разные стороны, но неумолимый рок вновь сводил и швырял в жернова юношеских приключений. Разошлись по домам более дисциплинированные, а может, просто уже наученные наконец горьким опытом Димка, Рита и Вадик, загруженные пивом под горло, но демон Большой пятницы уже управлял оставшейся троицей. Будущий вечер, в связи с этим был покрыт туманом неизвестности.
Серый наконец не выдержал. С умеренной силой, зная разрушительную мощь своей руки, стукнул по столу и провозгласил, сведя густые брови:
— Доколе будем полоскать барские кишки этой бодягой? Не пора ли водочки, господа?
И с отвращением поглядел в кружку. Ганс встрепенулся и просиял. Он вскочил и отдал честь, вызвав неодобрительные взгляды гопотистой бригады.
— Я понял вас, минхерц! Будет исполнено в лучшем виде!
Подхватив плащик, он резво ускакал в сторону выхода. Серый и Матвей переглянулись, одновременно хмыкнули. Водку в баре не продавали, в магазинах, по новой традиции после десяти тоже, но Ганс умудрялся находить искомый напиток в любое время и в любом месте.
Он говорил, что после десяти на улицах города появляются новые вурдалаки нового времени. Это было братство Гонца — люди, отправленные за добавкой. Узнавая друг друга с феноменальной точностью, они передавали информацию о точках, где можно было взять вожделенный продукт. И ведь брали!
Матвей допил свое пиво, поставил кружку и посмотрел на раздобревшего, расплывшегося на диване Серого. Тот улыбнулся и подмигнул Матвею.
— Вот, Матюха! Так и живем… канешно не столицы ваши, но видишь тоже мал, мал веселиться можем…
Матвей достал две сигареты из пачки, подкурил их и одну отдал Серому. Затянулись. Матвей с симпатией махнул Серому.
— Куйня это все, Серега! Москва, Питер, да любой город! Везде это дерьмо! — он обвел рукой задымленное помещение, — везде люди, а они, как говорил один классик, никогда не меняются…
Серый хмыкнул, почесал голову, вспоминая, затем выдохнул вместе с дымом.
— Э-ээ… «Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»
Матвей изумленно округлил глаза, глядя на довольно ухмыляющегося Серого. Недоверчиво спросил:
— Ты, это… серьезно? Все помнишь? Это же когда мы ставили Мастера? На втором, нет — на третьем курсе? Офигеть, Серега…
Серый довольно заржал. Протянул руку и положил ее на плечо Матвея.
— Эх, Матюха! Представь — все помню, до последнего слова! Ах, какая постановка была, помнишь? Весь институт собирался на показы!
Он загрустил, поджал губы. Затянулся и печально пробасил.
— Эх, времечко было… мне кажется, это были самые лучшие мои годы…
Матвей сочувственно вздохнул и загасил окурок. Затем встал, под недоуменный взгляд Серого, приосанился, взял в руку пустую кружку и хорошо поставленным голосом громко начал декламировать.
— «Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними? Умереть…»
Шум в зале прекратился, все обернулись и, открыв рот, смотрели на слегка пошатывающегося Матвея. Тот, увидев повернутые к нему изумленные лица, продолжил еще громче.
— «О! Бедный Йорик! Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки. Он тысячу раз таскал меня на спине. А теперь это — само отвращение и тошнотой подступает к горлу. Где теперь твои каламбуры, твои смешные выходки, твои куплеты? Где заразительное веселье, охватывавшее всех за столом?» А?
Серый встал и в порыве чувств обнял Матвея. Громко проорал.
— Матюха! Ты
