годам, седовлас. Меня, однако, больше смутила не седина, а то, что он носил толстые перчатки. Я знал, что это нехарактерная деталь для последователя Культа – руки, равно как и лицо, должны быть всегда видны, чтобы человек тебе больше верил. В конце концов, разве не лучше, когда руки банально не потеют? Тем не менее, я не придал тогда этой детали такого уж особого значения.
Не сегодня, так завтра последователь бы меня всё равно заметил, поэтому я, не дрогнув, ждал, когда он ко мне подойдёт.
– Новые лица? – спросил он и пожал мою руку. – Доброй ночи. Пётр Иванович Сорокин, психолог двести сорок девятого отдельного батальона. Можешь называть меня Пётр Иваныч, меня так все называют. Прости, что в перчатках. Боевые царапины.
– Виталий Александрович Чудов, военный корреспондент двести сорок девятого отдельного батальона, – чуток съязвил я, немного со скепсисом глядя на психолога. – Кино снимать приехал.
– Где же тогда твои камеры? Ночью не снимаешь?
– Пока что – да. Не успел настроить ещё, только–только приехал. А снимать вспышки да зарево на горизонте – дело бесполезное. Редакторы не оценят.
– И тем не менее, думаю, тьму тоже иногда полезно снимать. Это ведь тоже часть солдатской жизни.
– Редакторы сами решат, что полезно, а что нет, да и вообще… – я едва не сорвался на длинный монолог, полный грубостей и занудства, но всё же сдержал себя. Ни к чему было портить отношения с человеком в первую же минуту разговора.
Пётр Иваныч не стал обращать на это внимание и кивнул.
– Да, пожалуй, это так, – сказал он. – Редактор знает больше.
– Как вообще настроение в батальоне? – решил я сменить тему. – Кто-нибудь жалуется? Отказники, может, есть?
– Это не ко мне, это к командиру… Хотя, если обещаешь не выдавать секретов, Виталий Александрович, то расскажу.
– Что ж, обещаю. Уж что-что, а секреты я хранить умею…
– И тем не менее… – Пётр Иваныч прищурился и склонил голову набок. – Изволь, я ведь тебя совсем не знаю. Да и врачебную тайну разглашать я права не имею.
– Ваше право, – сказал я, наигранно расстроившись, но посмеявшись внутренне. Культист, называющий себя врачом, на секунду показался мне отличной шуткой и крайним неуважением к настоящим врачам одновременно. Но постойте, а с чего это я решил, что он не может являться настоящим врачом? Мне стало даже немного стыдно за такие неоправданные суждения. – А про себя самого вы что-нибудь расскажете?
– Расскажу. С батальоном я с самого начала войны, то есть уже девять месяцев. Помогаю тем, кто нуждается в помощи, никогда не отказываю. Если и тебе понадобится помощь, обращайся. На войне нервы легко расшатать. Особенно неподготовленному.
– Найду, наверное, минутку, – сказал я, понимая в глубине души, что вероятность этого события отнюдь не нулевая.
– Скажи-ка, Виталий Александрович, а как ты относишься к Покровителю Владимиру? – спросил он меня.
О, я с большим нетерпением ждал этого вопроса. Я посмотрел прямо в глаза Петру Иванычу и ответил:
– Да никак. Я ведь не Посвящённый.
Пожалуй, это был самый верный ответ на столь скользкий вопрос.
– Ты не совсем понял. Я имею в виду отношение в другом смысле. Давай-ка выразимся так – какие чувства он у тебя вызывает?
– Спокойствие и уважение, думаю, – ответил я честно, зная при этом прекрасно, что он ожидал услышать от меня что–то другое, менее хвалебное. – Что же ещё может у меня вызывать такое существо, как Владимир?
– Интересно. Впрочем, у большинства людей, с которыми я работал и разговаривал, он вызывает те же чувства. Слова они выбирали разные, но по смыслу они не отличались от твоих. Но вот что меня удивило – мне встречались женщины, которые были также и влюблены, как если бы Владимир был человеком. Я решил однажды провести исследование…
– А в нашем батальоне разве служат женщины? – перебил я его, совсем не горя желанием слушать о результатах его исследования.
– Конечно, нет. Я про гражданскую свою службу в том числе говорю. Я ведь уже больше десяти лет помогаю людям разобраться в своих проблемах.
– А почему решили пойти на фронт? Думаю, что в нынешние времена спрос на услуги психологов и на «гражданке» велик.
– Решил, что здесь я тоже буду полезен. Я доброволец, меня сюда никто насильно не назначал.
– Взыграл альтруизм?
– Патриотизм – так будет правильнее. Служение на благо Родине есть высшая добродетель, – Пётр Иваныч сперва улыбнулся, но затем вдруг прищурился и проследил за моим взглядом. Его следующие слова прозвучали внезапно твёрдо и сухо. – Я вижу, как ты смотришь на мой медальон. В нём что-то не так?
– Я впервые такой вижу, – солгал я. – Хорошо сделан. На заказ?
– Тебя явно тревожит, что я из Культа Дракона, – прямо заявил Пётр Иваныч.
Всё же я просчитался, подумав, что включить дурака это хорошая идея.
– А вы из Культа разве? – удивился я наигранно, продолжая гнуть свою линию. Получилось почти искренне. – Не признал. Я думал, что культисты выглядят немного иначе.
– Думал, что я буду, как священник, ходить в рясах и распевать направо и налево молитвы?
– Нет, конечно. Простите меня, я и правда никогда не сталкивался с Культом.
– Не вини себя. В предрассудках нет ничего плохого, если ты будешь готов от них избавиться… Как ты относишься к нашим врагам? Считаешь их людьми подконтрольными, обманутыми, наверное…
– Да не то чтобы, – сказал я быстро, поняв, что от меня хотят услышать. – Их поведение – скорее прямое следствие их неразумности. Принять идеологию Упадка – значит быть конченым идиотом. Им не выбирали судьбу, они выбрали её самостоятельно.
– Хорошо, что ты так считаешь, – Пётр Иваныч заметно оживился, – Я-то думал, что ты, как и многие солдаты, считаешь, что нашего врага можно перевоспитать. Но, как вижу, тебя убеждать в обратном не придётся.
– Это хорошо?
– Да. Если мы хотим победить, то должны быть готовы к тому, чтобы бить врага беспощадно, не вглядываясь в тень оставшейся в нём ложной человечности. Это лишь мимикрия, способ обмана. Каждый из нас должен… нет, обязан это понимать. Ты ведь это понимаешь?
– Может быть и понимаю, – сказал я, пожав плечами.
Пётр Иваныч удовлетворённо кивнул, чем-то
